Звездоплаватели-трилогия(изд. 1960)
Шрифт:
И поворот закончился. Снова исчезла тяжесть, звездолёт полетел прямо. Теперь он двигался к недавно покинутой планете. Но если раньше опасения Второва были преждевременны, сейчас они стали вполне реальны. Венера была совсем близко. С огромной скоростью корабль падал на планету. Надо было принять меры.
— Заставь его ещё раз повернуть, — сказал Мельников. — Надо отлететь подальше. Производить манёвры так близко от Венеры опасно.
— В какую сторону? — деловито спросил Второв.
Мельников улыбнулся.
— Ну, например налево. На девяносто градусов.
Второв
Подумать о повороте именно на девяносто градусов было не так просто. Этот угол надо было не назвать, а реально представить себе. Представить в воображении с абсолютной точностью. Мельников на всякий случай лёг на мостик.
Звездолёт вздрогнул. Мельников ясно ощутил, как возникла и сразу исчезла тяжесть. Потом ещё раз, в другую сторону. Корабль заметался, дёргаясь в разные стороны. Было ясно, что чувствительные автоматы послушно исполняли нечёткие приказания Второва.
— Спокойно, Геннадий! — крикнул Мельников.
Сильный рывок сбросил его с мостика. На этот раз он довольно чувствительно ударился головой о невидимую стенку. Но тот же рывок сбросил с кресла и Второва. Звездолёт «успокоился».
— Чёрт знает, что такое! — сказал Второв. — Никак не удаётся.
— Отдохни. Прежде чем подойти к пульту, поупражняйся так.
— Тогда лучше перейти в другое помещение.
— Правильно.
Мельников отчётливо чувствовал, что состояния невесомости больше нет. На корабле существовала едва заметная сила тяжести. Откуда она возникла?
— Ты не думал об ускорении?
— Нет. Могу уверенно сказать, что не думал.
— Тогда, значит, мы падаем на Венеру.
Притяжение планеты, очевидно, создавало ускорение. Отсюда и тяжесть. Это обстоятельство начало тревожить Мельникова. Он заметил, что Солнце — хоть и очень медленно — смещалось относительно их. Тени двигались. Звездолёт выходил на прямой путь к Венере. Если Второв не сумеет собрать свои мысли в тугой клубок, катастрофа неминуема. Корабль сгорит в атмосфере и погибнет для науки. Что делать? Как и чем успокоить Второва, вернуть ему недавнюю уверенность в себе? По лицу товарища Мельников видел, что тот в полной растерянности. Нельзя говорить, что осталось очень мало времени.
— Отдохни, — повторил он. — Спешить некуда.
Вот когда со всей силой проявились волевые качества, приобретённые за четыре космических рейса. Лицо Мельникова было совершенно спокойно. Не только Второв, но и никто другой не смог бы увидеть на нём ни малейшего следа озабоченности и тревоги, которые в действительности быстро возрастали.
Второв даже не заподозрил грозной опасности, нависшей над ними.
— Я буду упражняться, — сказал он. — Подойду к пульту только тогда, когда смогу уверенно представить себе нужный угол. У нас есть время?
— Сколько угодно, — невозмутимо ответил Мельников. — Не торопись. Надо действовать наверняка.
Он сам поступал именно так. Ещё одна неудачная попытка — и ничто уже не спасёт их. Во что бы то ни стало нужно выдержать принятую тактику до конца. Это единственный шанс.
— Ты оставайся здесь, — сказал Мельников, — а я пойду в другие помещения. Похожу по кораблю.
«Забыл», —
Стараясь делать это незаметно, он стал следить за товарищем.
Мельников подошёл к стене. Нажал кнопку, но дверь не открылась. Механизмы фаэтонцев полностью перешли на «мысленные приказы». Тогда он попытался представить себе открытый проход. Но и из этого ничего не вышло.
«Насколько всё было бы проще, — подумал Мельников, — если бы механизмы оказались настроенными на биотоки моего мозга, а не мозга Второва».
— Открыть дверь? — спросил Геннадий Андреевич.
— Нет, это ни к чему. Всё равно мне одному никуда не уйти. Передвигаться по кораблю можно только с тобой. Я постараюсь не мешать тебе здесь.
Но дверь всё-таки открылась.
Второв снова выругался.
— Одно наказание, — сказал он. — Я опять подумал против воли.
— Да, это трудное искусство. Но думай о повороте.
Всем известна сказка о человеке, который не должен был думать об обезьяне и только то и делал, что думал о ней. Та же история повторилась и со Второвым. В помещении, где они находились, было два выхода. И вот началось. То одно, то другое, а то и оба сразу пятиугольные отверстия возникали и исчезали. Вспыхивал и потухал синий круг с жёлтыми линиями. Стенки становились прозрачными и теряли прозрачность. То и дело зажигался свет, сменяясь темнотой. Беспорядочная мысль Второва перескакивала с одного на другое, но — было ясно — не могла сосредоточиться на том, что нужно.
Мельников ни словом, ни жестом не выражал своего нетерпения. Это было бы бесполезно и даже вредно. Всё зависело от самого Второва.
Борис Николаевич вынул записную книжку и сделал вид, что записывает в ней свои наблюдения. На частые смены света и темноты он никак не реагировал, будто не замечал их. Пусть Второв думает, что Мельников считает весь этот хаос вполне естественным и понятным.
Мчались одна за другой секунды, сливаясь в невозвратимые минуты. Звездолёт всё быстрее приближался к Венере. Невольно Мельников перешёл от записей к расчётам. Выходило, что в их распоряжении около двух с половиной часов. Если за это время звездолёт не повернёт в сторону, то он врежется в атмосферу планеты со скоростью ста километров в секунду, и только огненный след прочертит в небо Венеры путь его гибели.
Два с половиной часа! Очень мало…
Мельников украдкой посмотрел на Второва. Молодой инженер висел у противоположной стенки, прижатый к ней уже вполне отчётливо чувствуемой силой инерции. Его лицо было сосредоточено, а глаза закрыты. Но беспорядочное открывание и закрывание пятиугольных входов, мелькание света всё ещё продолжалось, хотя и не так часто, как вначале. Очевидно, мысли Второва приходили в порядок.
Так прошло около часу.
Скорость звездолёта, по расчётам Мельникова, достигла пятидесяти километров в секунду или немногим больше. Высчитать точно он не мог, так как не знал, с какой скоростью летел корабль в начале падения на Венеру. Но он был уверен, что эта скорость не превышала двадцати, двадцати пяти километров в секунду. Расстояние до Венеры также было известно приблизительно.