Звезды на крыльях (сборник)
Шрифт:
Вскоре инициатива перешла в наши руки, теперь фашисты сами искали выхода из боя, но, прижатые к земле, были вынуждены его продолжать.
Самолеты чудом не сталкивались, проносясь один вблизи другого. Мы навязали бой на встречных курсах, повторяя одну за другой лобовые атаки. Наконец мне удалось зайти в хвост вражескому самолету. Противник попытался уйти из-под удара. Однако, сделав виток, он вынужден был отказаться от этого маневра: ниже расстилалось ровное поле, покрытое осенней полувысохшей травой. Враг старался бросать свой самолет из
Замечаю, что Кузьмин попал в беду: кажется, вот-вот паутины трасс соединятся с его самолетом. Бросив преследование, с левым боевым разворотом снизу ловлю в прицел фашиста, еще секунда - и длинная очередь накрыла врага; его самолет вздрогнул, перевернулся через крыло и, опустив тупой нос, перешел в штопор, но, не сделав и витка, почти отвесно врезался в землю. Удачно выпущенные Лавинским два реактивных снаряда решают судьбу еще одного самолета врага. Это надломило волю гитлеровцев, и они покинули поле боя. Однако преследовать их нам нельзя, так как к этому времени закончили работу штурмовики и, кроме того, нас ограничивал запас топлива.
Воздушный бой окончен. Мы заняли свое место в боевом порядке и приготовились к отражению новых атак истребителей, которые могли появиться ежеминутно. Позади нас остался черный столб дыма и ослепительные вспышки: горели эшелоны с горючим, взрывались вагоны, груженные снарядами. На ровном лугу блестели на солнце, переливаясь серебром, куски дюраля - обломки сбитого самолета.
В приподнятом настроении после удачного боя мы возвращались домой. Хотелось петь, обстрел зенитной артиллерии казался нам нипочем. Как нередко бывает после боя, появилось пренебрежение к опасности.
И вот случайно в стороне, справа и выше, замечаю самолет. Сомнения нет - это истребитель. Но почему один? Неизвестный самолет продолжает лететь, не меняя [277] курса; вот он подходит ближе, и можно без ошибки сказать, что это наш «як». Но откуда? Как он сюда попал? Уже перешли линию фронта, а «як» неотступно следует за нами. Вскоре, без труда обогнав тихоходные «Харрикейны» и снизившись, он пошел на посадку на наш аэродром. С завистью мы смотрели на этот прекрасный отечественный самолет.
Оказывается, на «яке» летел наш командир дивизии полковник Е. Я. Савицкий. Он решил посмотреть работу своих летчиков, проверить их действия в воздушном бою и при сопровождении штурмовиков.
После полета он опросил каждого летчика, внимательно и терпеливо выслушав их впечатления о бое, а вечером провел разбор и дал оценку воздушному бою. Дрались мы хорошо, настойчиво. Единственный, но очень серьезный недостаток - слабая осмотрительность: мы позволили противнику внезапно атаковать себя.
Начало ноября было сырым и хмурым. Ветер не унимался ни днем ни ночью и забрасывал окна землянок мокрыми снежными хлопьями. Наступила некоторая передышка; летчики отсыпались.
–
О новых самолетах говорили чуть ли не каждый день: устаревшие «Харрикейны» нас совершенно не удовлетворяли.
Потребность в новой технике возрастала с каждым днем. В тяжесть становилась и оборона. Если несколько месяцев назад нас удовлетворял переход гитлеровских полчищ к обороне и мы радовались, что наконец остановили их, то теперь мы с нетерпением ждали наступления.
Утром 7 ноября нам привезли подарки, присланные из тыла. В посылках не было деликатесов, но чувствовалось, что их собирали заботливые руки, что люди, работавшие в тылу, хотели хоть чем-то ободрить и поблагодарить воинов за их тяжелый ратный труд, и от каждой маленькой посылочки веяло близким, родным.
К посылкам обычно присоединяли записки, фотографии, сообщали обратный адрес. У нас завязалась переписка. Летчики старались совершить как можно больше вылетов, увеличить свой боевой счет и в очередном [278] письме отчитаться в успехах. Особенно после воздушного боя хотелось подробнее, поярче описать схватку с врагом и сообщить число сбитых нами самолетов.
Связь с тылом не прекратилась даже тогда, когда мы перелетели на другой аэродром, расположенный у Дона, на правом крыле Сталинградского фронта. Этот аэродром был самым тяжелым из всех, на которых приходилось базироваться нашему полку. Летный и технический состав жил в каменных заброшенных домах, где вместо стекол в рамах красовались пучки соломы. Спали, не снимая меховых комбинезонов.
– Эх, в баньке бы помыться, - мечтательно говорил каждый раз Кузьмин, ложась спать и зарываясь с головой в солому.
– Надо сначала воды раздобыть, а потом о бане мечтать, - не глядя на Кузьмина, отвечал Егоров, - умываешься и то снегом.
Действительно, в бане всем хотелось помыться, и я решил, что, как только наступит оттепель, надо будет организовать обтирание снегом.
В ближайшие дни, когда температура воздуха достигла нуля, я сбросил комбинезон и гимнастерку и начал натираться мягким пушистым снегом. Моему примеру последовали остальные летчики.
– Не хуже Сандуновских бань, - говорил москвич Орловский, натирая огромным комом снега широкую спину Егорова.
А мне вспомнилась баня в Сибири, в селе Базайхе, на берегу замерзшего пруда. Вспомнил, как дедушка, разгоряченный паром, бросился с головой в сугроб, увлекая и меня за собой.
Обтирание снегом мы повторяли почти каждый день. Но как ни хороша баня в начале ноября под открытым небом, а хотелось помыться горячей водой. Наконец решили устроить настоящую баню. Весь день грели в маслогрейках воду и готовили сарай, забивая щели. Но баня все-таки оказалась не лучше снежной: в сарае было холодно, железная бочка, приспособленная под печку, не согревала помещения.