Звезды под крышей (сборник)
Шрифт:
Дни походили один на другой. Утром все шли за водой к Русалочке, а потом - обстрелы с небольшими перерывами до самого вечера.
Однажды произошло событие в нашем дворе.
Остановилась возле дома военная машина. Мотор забарахлил. Вышел шофер, сержант, в замаранном полушубке, ушанка набекрень, чуб на глаза падает. Колдовал он над мотором часа полтора, махнул рукой в сердцах.
– Ни черта... - выпрямил с хрустом спину. Оглянулся. Несколько женщин стояли у ворот. Молчали. Поглядывали: "Что за военный? Уж не весточку ли привез с фронта?"
– Переночевать бы мне у кого, - сказал шофер. - Дорога незнакомая, застряну в ночь...
Он заметил Наташу и, поставив ногу на ступеньку машины, чуть откинулся назад. - чем-то ухарским и веселым дохнуло от него.
Женщины переминались, но не приглашали. Позовешь, а уедет - разговоров не оберешься. Мужья-то воюют.
Наташа сказала неожиданно и просто:
– Пойдемте ко мне.
И так вдруг покраснела, что всем показалось - она сейчас и от слов своих откажется, и убежит куда глаза глядят.
Но она выдержала взгляды соседок, не шелохнулась.
Сержант улыбнулся:
– Спасибо.
Нырнул в кабину, рванул из-под сиденья вещмешок, спрыгнул, щелкнул каблуками:
– Готов следовать в любом направлении!
...Наутро вышли хозяйки с ведрами, подошли к Наташиной парадной, увидели за углом дома машину, остановились. Сказали дворничихе Пелагее:
– Стукни нам по подоконнику, как машина уедет... Для чаю воды-то пока хватит.
Сказали это добро, без шуточек и пересмешек.
Через час начался обстрел.
Через два сержант уехал.
А Наташа долго еще - несколько месяцев, - когда приходила с работы, прежде всего открывала щель почтового ящика и стучала по нему кулачком, может быть, застрял конвертик в ящике.
А потом она перестала стучать.
Через много лет я подумал: "А что такое человечность?" И вспомнил это военное утро. Стоит машина. Женщины с пустыми ведрами идут от Наташиной двери, идут строгие, целомудренные, все на свете понимающие.
11. Бабка Иголкина
Мальчишки ее звали просто бабка Иголкина. А жильцы нашего дома, те, что постарше, - Олимпиада Ивановна. Она жила тихо и замкнуто в маленькой комнате на пятом этаже. Ни с кем не водила знакомства в доме и даже при встрече первой не здоровалась. Получала пенсию, крохотную, за кого-то или за что-то, одним словом, сводила концы с концами.
Но и у нее была своя радость и утешение. Собака. Огромная, огненно-рыжая, пушистая, морда лисья. Когда они вдвоем прогуливались, незнакомые люди останавливались. Еще бы! Бабка Иголкина была суха, в черной древней пелерине, в шляпе твердой, черной, блестящей, словно черепичной, с зонтом в левой руке. А правой держала она на поводке собаку. Собака ступала горделиво, играя всем телом, поминутно встряхивалась. Мордой своей собачьей она водила с чисто женским лукавством, словно говорила людям: "Я вот хоть и собака, а все равно от меня глаз не отвести". В пасмурные дни как будто и на улице светлей становилось - бродит этакое рыжее чудо.
И вот эту самую собаку в метельную
Сразу бабка Иголкина сгорбилась, выходила из дому только хлеб купить по карточке. Наверное, правду говорила дворничиха Пелагея, что у бабки, как собаку украли, "все внутри оборвалось". А потом дворничиха всем еще такое стала рассказывать. Пришла она к бабке Иголкиной, квитанцию на квартплату принесла, звонила, звонила, долго не открывала бабка, после на цепочку дверь приотворила, спрашивает:
– Чего тебе?
– Квартплату за январь принесла.
– А я смерть жду, так что мне не надо за январь платить...
С тем дворничиха и ушла.
На Димку это произвело впечатление. И на меня тоже. Но я жил на первом, а Димка на четвертом, под бабкой Иголкиной. Так что ходить по лестнице Димке приходилось больше. И почему-то нам всегда жутко бывало идти по нашей лестнице утром и вечером в темноте. Ведь смерть к бабке Иголкиной тоже по этой лестнице идти должна. А что как столкнемся! Мы с Димкой всякое уже видели, шагали через мертвых спокойно, но бабкины слова будоражили наши головы и пугали нас. Ведь должно же быть человеку от чего-нибудь страшно...
Однажды днем неожиданно постучался ко мне Димка. Он вошел с ворохом тряпья, положил тряпье на пол в кухне и стал разворачивать. Собачонка, маленькая, только что глаза от рождения распахнувшая, вывалилась из байковой тряпки.
– У военных выпросил... Бабке дам...
Через несколько дней разносила по дому Пелагея новые вести:
– Бабка-то, бабка пришла в жакт за январь платить. А в руках у нее вроде как ребеночек. Заглянула я, а там собачонка, плюгавенькая... И, прости ты господи, в такое-то время такие увлечения...
Мы с Димкой слушали и нам было приятно, особенно Димке. Ведь это он смерть от бабки Иголкиной прогнал, самую настоящую смерть.
А дворничиха Пелагея неправа была - разве можно за человека говорить, что ему нужнее...
12. Паша Панаев
Я не помню, когда Паше Панаеву отрезало ногу трамваем, - это случилось в самом начале тридцатых годов. Паша тогда еще школьником был. Потом Паша говорил всем, что отрезало удачно, ниже колена. Ему сделали хороший протез, и ходил он чуть прихрамывая. Незнакомый человек мог подумать, что он просто ногу ударил.
Паша окончил школу и поступил в архитектурный институт. Он появлялся во дворе с трубочками чертежей, и его прозвали "ходячая фабрика". Правда, он об этом не знал, потому что Паша был старше нас, с нами не общался. Наши родители его уважали. Когда кто-нибудь из нас приносил двойку, родители говорили: "У, бестолочь!.. Брал бы пример с Паши..."
Я сказал однажды, когда меня ругали:
– Все Паша да Паша, ему хорошо учиться, у него нога деревянная!..
На меня накричали, что, дескать, я сам деревянный.