Звезды расскажут, комиссар Палму!

Валтари Мика Тойми

— Ну вот, дорогая барышня Похъянвуори. Мы остались втроем, и теперь — между нами — расскажите, что вас гнетет? Вы порядочная, славная девушка. Поверьте мне, лучше все рассказать сразу. Потому что потом все равно все выяснится. Вилле — это тот, кто завладел вашим сердцем?

Он говорил так нежно, так по-отечески, что даже у меня защипало в носу. А девушка — та совсем расчувствовалась, и слезы у нее быстро закапали на сложенные на коленях руки. Я не в силах был больше сдерживаться, встал, вынул свой носовой платок — по счастью, он оказался чистым — и вытер ей глаза и щеки. И поверьте — на платке не осталось ни пятнышка туши или пудры! Клянусь! Эта девушка была свежа и чиста, как… как роза!

Наша птичка угодила прямо в силок.

Разумеется.

— Я… я ужасно беспокоюсь за Вилле, — призналась она. — Вилле твердо обещал, что будет здесь самое позднее в час. И я ничего не знаю о нем… со вчерашнего вечера. Я пыталась дозвониться в кафе, когда ходила за булочками — может быть, он просил мне что-нибудь передать. Наш злющий швейцар сегодня как раз не дежурит. А мой отец запрещает Вилле звонить к нам домой, сразу кладет трубку, если слышит его голос. Я… я, правда, собиралась еще раз позвонить в кафе. Вилле мне бы наверняка передал что-нибудь, если бы… если…

— Если бы что? Что же случилось вчера вечером? — спросил комиссар Палму и по-отечески погладил ее по руке.

— Конечно, глупо мне скрывать. — Она всхлипнула. — У вас там, в полиции, все записано. Просто у Вилле дурная компания, там этот гадкий тип, этот боров, и еще девушка — такая ужасная! Я не знаю, что Вилле в них находит, но он вечно таскается с ними. А я, я знаю, что Вилле не такой, и он стал бы лучше, если… если бы у него был бы свой мотоцикл, как у других!

— Понятно. Но давайте про мотоцикл и про все эти переживания потом, — осторожно сказал Палму. — Что все-таки произошло вчера вечером?

— Мы можем посмотреть в полицейском рапорте, — решил помочь я. — Все подозрительно…

Палму остановил меня движением руки. Девушка подняла на нас взор. Это был взор чистейшей синевы. А какие золотистые волосы у этой девушки!

— Вечером, после восьми, мы пошли отсюда прямо в кафе, — начала она свой рассказ. — Смена, правда, была не моя, но я обещала поработать с восьми до одиннадцати — до закрытия, потому что один… один господин пригласил девушку, мою сменщицу, в кино, а потом потанцевать, и ей надо было еще успеть сбегать домой переодеться… Ну вот, а Вилле не стал ждать до одиннадцати, чтобы встретить меня, как обычно, на углу, а вместо этого они все втроем явились в кафе в десять часов, хотя швейцар просто ненавидит их, и Вилле тоже, хотя Вилле ничего плохого ему не сделал, ну совершенно ничего! То есть все эти битники и стиляги, они, конечно, ужасные посетители — и курят, как паровозы, и столы царапают, пепельницы бьют, сиденья вспарывают… Но… но Вилле такого никогда… Это все Арска, от него действительно чего угодно можно ждать! — Она перевела дух и взглянула на нас. — Я, наверно, плохо рассказываю, вы меня извините… Ну вот. В общем, они начали доводить швейцара. Толстяк достал бутылку из кармана и налил в стакан. А вообще-то они заказали «Фанту». Ну, я видела, как он наливал, и сразу поняла, что они специально — чтобы подразнить швейцара. Вилле ведь не пьет. И этот боров, его приятель, тоже не пьет, никогда не видела, чтобы он пил. Ну, швейцар, конечно, сразу кинулся к ним, как зверь, схватил за шиворот и стал выпихивать на улицу, ничего не слушая. У Вилле свитер порвался, а у девушки брюки по шву лопнули. Они все ушиблись, когда он их на улицу вышвыривал. Он очень, очень плохой, этот швейцар. Толстяк еще погрозил ему кулаком и крикнул, что они с ним расквитаются. Вилле тоже очень разозлился. И правильно: ведь он-то ничего плохого не делал. Он только посмотрел на меня и засмеялся. Но вообще-то это верно: приличные люди сразу норовят уйти из кафе, если его битники себе облюбуют. Наша хозяйка для этого только и держит швейцара. Он бывший боксер. Ему небось когда-то голову проломили, вот он и стал таким сумасшедшим.

— Ближе к делу! — воззвал Палму.

Девушка тоскливо заломила руки.

— Ну, через некоторое время послышался треск мотоциклов и какой-то шум на улице перед кафе.

Оказалось, что там уже собралось человек десять битников. Я просто не представляю, как они успели так быстро их собрать! Хозяйка разволновалась, но швейцар только вошел в раж, выскочил на улицу и двинул кому-то по физиономии, кто первый под руку попался. Началась драка. И тогда кто-то нарочно толкнул Вилле, или, может, в этой свалке он просто упал прямо на нашу большую витрину, и она разбилась на кусочки. Хорошо еще, что он не поранился… Хозяйка вызвала полицию. Швейцар заявил, что ребята были пьяные. Вилле все божился, что это была вода, что они просто дразнили. Толстяк и девица успели улизнуть, а остальных, сколько смогли, полицейские набили в фургон и отвезли в отделение. И Вилле тоже… Как вы думаете, Вилле придется платить за стекло? Оно, наверно, стоит тысяч двадцать.

— Это зависит от свидетельских показаний и от того, пойдет ли дело в суд или будет улажено полюбовно, — объяснил я. — Лучше уладить полюбовно. Они могли бы все вместе собрать деньги. Но надо также послушать другую сторону — показания швейцара.

— Но он сумасшедший! — вспыхнула девушка. — И я не собираюсь оставаться в этом кафе, пока он там! Отработаю две недели, как потребовала хозяйка, и все, ни дня больше! Он, этот швейцар, как-то раз застал меня в кухне и прижал к стене, хотел… нет, он отвратительный, гадкий человек! Поэтому Вилле и разозлился на него. Я теперь вообще боюсь, как бы они не ткнули его ножом за то, что он одному из ребят челюсть сломал.

— Ого! — поразился я. — Это уже нарушение пределов необходимой самообороны. Хотя… если он голой рукой… Все равно, сфера его действий не распространяется на улицу. А у ребят было что-нибудь в руках?

— Они вроде резиновой дубинкой размахивали, — безразличным тоном сказала девушка. — Но мне не очень хорошо было видно.

— Дубинкой?! — переспросил я, и внутри у меня что-то оборвалось.

Я вспомнил профессора и тело несчастного старика на гладком столе. И почувствовал, как выпитый крепкий кофе поднимается к горлу и норовит исторгнуться. Занятый этими наблюдениями, я не вдруг ощутил на себе тревожный взгляд синих глаз.

— Что, что случилось? — испуганно спросила она и прижала ладонь к губам.

Палму сжал мою руку, но было поздно. Девушка уже насторожилась.

— Вилле не виноват! — гневно сказала она. — Если надо, я найму ему адвоката. Или сама заплачу хозяйке за стекло!

— Кто размахивал этой дубинкой? — спросил Палму безразличным тоном.

Но девушка была настороже и сидела, крепко сцепив руки.

— Не знаю, — с упрямым видом сказала она. — Не видела. Я ничего не видела.

— Кроме того, что Вилле ничего плохого не делал, — продолжил за нее Палму.

И он со странным выражением в упор поглядел на нее. Выдержать его взгляд она, понятно, не могла. И после довольно долгого молчания Палму сказал снова мягким, отеческим тоном:

— Разве не лучше рассказать сразу всю правду? Это может помочь. Вы хорошая девушка, признайтесь во всем. Ведь я же все вижу.

Девушка привстала, прижав руки к груди. Глаза ее расширились.

— Как? Неужели уже заметно?! — спросила она дрогнувшим от ужаса голосом.

Палму молчал, словно набрав в рот воды. Я решил, что он просто так закидывает удочку — на случай, если она что-нибудь скрывает.

— Вот что, — Палму покосился на меня, — этого бол… нашего командира то есть, стесняться не надо. Он человек бывалый, хотя это и не очень заметно. Мы все знаем.

И бедная девочка снова попалась. Она низко опустила голову и шепнула:

— Да, вы правы, господин… господин?..

— Комиссар Палму, — помог ей Палму.

— Да, комиссар, — заговорила она, — вы правильно догадались. П-поэтому я и заплакала, когда вы сказали, что я хорошая, порядочная девушка. Я… я дурная девушка. — Она подняла на нас глаза, стараясь держать себя в руках. — Но Вилле не виноват. Я сама должна была знать.