Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни

Штильмарк Роберт Александрович

От вопросов Александра Герцена его молодой кузен Сергей позеленел и съежился.

— Шушка, — ответил он, понижая голос до шепота. — Ты с ума сошел! Забыл, где мы находимся? Это, братец ты мой, не Вятка, а Санкт-Петербург! Здесь за всеми нами — шпион на шпионе, у каждой стены — уши, каждый третий — доноситель. А все Дубельты, Бенкендорфы и Аракчеевы живехоньки-здоровехоньки и по-прежнему всегда начеку! Замолчи!

На другой день те же предостережения повторил поверенный в делах Ивана Алексеевича, чиновник Лисенко, косясь в сторону кухарки: мол, нынче при посторонних не очень-то разговаривайте!

«Веселый городок», — подумалось Герцену.

Зато очень теплый прием молодой Герцен нашел у поэта

В. А. Жуковского, И. И. Панаева, встретился (и на первых порах не поладил!) с Белинским (спустя немного времени они стали близкими друзьями), с восхищением смотрел спектакли лучших столичных театров. «Велик, необъятен Шекспир!» — восклицает он в письме жене под впечатлением игры Каратыгина в роли Гамлета. Этой поездкой в столицу Герцен подготовил себе почву для продолжения службы здесь, в умственном центре империи.

В город всеслышащих ушей Герцены переезжали не без тайных опасений и неважных предчувствий. И хотя за недолгую петербургскую жизнь в 1840 году Александр немало написал, познакомился с выдающимися людьми столицы, виделся со своим другом по вятской ссылке архитектором Витбергом, наслаждался театрами столицы, а по службе был произведен в коллежские асессоры — все-таки свое настроение безнадежности и безвыходности выразил он в письме Огареву. Тот подтвердил: «Душно, душно, невыносимо душно!» По оценке обоих друзей, такое настроение было общим для всех.

Гроза разразилась как будто бы из-за пустяка, но… предостережения оправдались. Полиция перехватила письмо Герцена к отцу, Ивану Алексеевичу Яковлеву. Сын рассказывал в письме, что, по слухам, некий петербургский будочник у Синего моста сам грабил прохожих.

«За распространение неосновательных слухов» Герцен высочайшим повелением был выслан из Петербурга «с определением на службу в одну из губерний, кроме столиц». Неусыпный граф Бенкендорф поспешил довести царскую волю до сведения министра внутренних дел А. Г. Строганова. Высылка была на этот раз оформлена как «перевод по службе». В июле 1841 года после начальственных увещеваний, вызовов к Дубельту и сильных волнений жены Герцен приносит должностную присягу в знаменитом Софийском соборе Новгорода в связи со своим вступлением в должность советника губернского правления.

Древний и красивый город на Волхове оказался для Герцена неприветливым. Семейные горести и болезни омрачали и без того горькую полосу новгородской ссылки. Потеряв еще в Петербурге новорожденного сына, Герцены похоронили в Новгороде только что родившуюся дочь.

Раздражали и служебные неудачи. С большим трудом удалось освободить одну женщину от закрепощения и привлечь к ответу жестокого помещика, который издевался над мужиками. Но так и не добился молодой чиновник судебного решения оставить при матери ее ребенка, которого помещик продавал отдельно. Возмущенный Герцен подал в знак несогласия в отставку.

Но именно в Новгороде как-то особенно ярко проявился литературный дар ссыльного Герцена. Он начал здесь свой цикл философских статей «Дилетантизм в науке» и написал первую часть повести «Кто виноват?». Эта вещь быстро выдвинула автора в число самых заметных писателей России.

«Одно чувство всплывает над всеми, тягостное и ужасное. Чувство моего положения, — записывает Герцен в дневнике. — Двоих детей я уже лишился по милости гонений» (он имеет в виду сына Ивана и дочь Наташу). Скоро к ним прибавилась потеря третьего новорожденного ребенка, уже в Москве. Друзья подсказали Наталье Александровне средство избавления от новгородской ссылки — возбудить ходатайство перед императрицей о переводе по здоровью в другие условия. Николай нехотя разрешил Герцену переезд в Москву, но без права бывать в Петербурге и при условии установления над неблагонадежным писателем полицейского надзора в Москве. Поселилась семья в Малом Власьевском переулке, впоследствии

несколько лет прожила на Сивцевом Вражке, в доме, купленном Иваном Алексеевичем. Ныне в этом доме устроен первый мемориальный музей Герцена (дом № 27).

Московские эти годы прекрасно отражены в «Былом и думах». И особенно памятны были для Герцена и его жены те счастливые летние месяцы, когда уезжали они из пыльного и многозвонного города на лоно природы, в имение отца Покровское-Засекино, лежавшее на пути к Васильевскому.

«Уединенное Покровское, потерянное в огромных лесных дачах, имело совершенно другой характер, гораздо больше серьезный, чем весело брошенное на берегу Москвы-реки Васильевское со своими деревнями… Покровские мужички, задвинутые лесами, меньше васильевских походили на подмосковенных, несмотря на то, что жили двадцатью верстами ближе к Москве. Они были тише, проще и чрезвычайно тесно сжились между собой». «Выйдешь под вечер на балкон, ничто не мешает взгляду; вдохнешь в себя влажно-живой, насыщенный дыханием леса и лугов воздух, прислушаешься к дубравному шуму — и на душе легче, благороднее, светлее… Вот так и кажется, что годы бы не выехал отсюда».

* * *

Московская жизнь Александра и Натали в 40-х годах полна литературных событий и творческого напряжения. В университете Грановский читает знаменитые свои лекции, вызывающие восторг студентов и гостей. Между Герценом и Грановским устанавливается дружеская близость, их семьи навещают друг друга, возрождается московский кружок друзей. Идут горячие споры славянофилов с западниками; на стороне последних горячо ораторствует Искандер. Печатаются его лучшие литературные произведения — повести, рассказы, научные статьи. «Сорокой-воровкой», «Доктором Круповым», повестью «Кто виноват?» зачитываемся вся мыслящая Россия. Пожалуй, эти годы — зенит его писательской славы.

И все-таки чувство неудовлетворенности подцензурным литературным трудом растет. Все сильнее ощущается невозможность говорить печатно в цензурной узде о главных нуждах России.

В 1843 году увеличилась семья Герцена — у него родился сын Коля. Тревожным симптомом явилось для родителей то обстоятельство, что мальчик появился на свет глухим и рос глухонемым. Год спустя родилась дочь Тата. Подорванное нервными потрясениями здоровье Натали угрожающе слабело. Заглушая тревогу, утешал ее муж, обещая путешествие к теплому морю и цветущим зимним курортам. Взор ее становился все печальнее, рвал ему сердце своей безнадежностью. Он настойчивее хлопотал о разрешении заграничного путешествия для спасения жены.

Схоронив в 1846 году отца, Герцен унаследовал крупные средства — материальная возможность путешествовать теперь появилась. Дело было за позволением!

Тем временем тайный агент III отделения, печально известный враждою к Пушкину и лучшим литературным силам России, презренный Фаддей Булгарин, подал в тайную полицию докладную записку под заглавием:

«Социализм, коммунизм и пантеизм в России в последнее время».

Булгарин обращал внимание начальства на первые главы повести «Кто виноват?». Доносчик жаловался: «Дворяне изображены подлецами и скотами, а учитель, сын лекаря, и прижитая дочь с крепостной девкой — образцы добродетели». Начальник штаба корпуса жандармов и управляющий III отделением Л. В. Дубельт (тот самый, что учинил посмертный обыск в кабинете Пушкина) начертал на доносе резолюцию, что тоже находит «всю повесть предосудительной». А в те же дни Ф. М. Достоевский пишет брату: «Явилась целая тьма новых писателей. Иные мои соперники. Из них особенно замечателен Герцен».