Звук чужих мыслей

Юрьев Зиновий Юрьевич

Внезапно картина перед его мысленным взором начала тускнеть, распадаться. Автомобили поднялись в воздух и растаяли. Магазин Чарлза Майера медленно превратился в золотистый пляж, усеянный тысячами и тысячами людей в черных масках и купальных костюмах.

Дэвид открыл глаза и посмотрел на соседа. Веки у него были прикрыты, напряженная линия губ размякла, потеряла прямоту. Голова то беспомощно наклонялась вниз, то от толчка автобуса покачивалась из стороны в сторону.

«Значит, это он представлял себе все эти вещи. Значит, я не только слышу чужие мысли, но и вижу чужие видения. Я видел все то, что мысленно видел этот гангстер, и как только

он задремал, я увидел наяву тот же сон, что плыл у него в мозгу! Боже правый, если бы только кто-нибудь знал об этом! Ученые наверняка отдали бы все, чтобы разобраться в этом фокусе. Но ни одна живая душа не должна знать об этом. Ни одна, иначе моя жизнь превратится в ад».

Он вышел из автобуса и направился к серому зданию редакции «Клариона». Он шел словно в трансе, поглощенный своими мыслями. Их было так много, и все они были так непривычны и странны, что он никак не мог заставить их двигаться в каком-то порядке. Как и большинство людей, он вообще не умел думать логично и стройно. Подобно неопытному пастуху, стадо которого то и дело разбредается в разные стороны, он не умел собрать свои мысли. То он думал о том, что узнает теперь, любит ли его действительно Присилла; то представлял себе неслыханные репортерские удачи, от которых коллеги лишь разинут рты; то видел себя редактором газеты, лихо подъезжающим к редакции в длиннющем черном «кадиллаке».

Он перешел улицу и вошел в редакцию.

Основатель, владелец и редактор «Клариона» Рональд Барби был человеком принципов. Принципов, правда, у него было всего два, но зато он был готов защищать их с отвагой нефтяного магната, сражающегося за скидку налогов со своих капиталов. Он считал, что, во-первых, газета должна приносить доход, а во-вторых, что этого следовало добиваться всеми возможными способами.

Вероятно, именно в силу высокой принципиальности владельца «Клариона» газета была обезоруживающе беспринципной.

Злые языки утверждали, что Барби никогда не менял своих убеждений, хотя бы только из-за их отсутствия. Но что бы ни говорили завистники, «Кларион» была гибкой газетой. Она то, например, защищала высокую протекционистскую пошлину, то трубно призывала к ее отмене. Все зависело от того, кто больше платил ей в этот момент, анемичная ли текстильная промышленность Новой Англии, дрожащая перед призраком популярных японских тканей, или автоимпортеры западногерманских «фольксвагенов» или английских «остинов», не желающие упускать своей порции в автомобильном пироге Америки.

Газета поддерживала то республиканцев, то демократов, в зависимости от того, на кого ставил мистер Рональд Барби, и каждый раз, восхваляя одну из сторон, редактор поносил другую за беспринципность.

При этом Рональд Барби требовал, чтобы все сотрудники разделяли его высокие принципы. Если кто-либо из них осмеливался неодобрительно высказаться о зигзагообразном курсе передовых статей газеты, основатель, владелец и редактор «Клариона» топал ногами и кричал: «Вы олух, дорогой мой! Почему вы не удивляетесь тому, что котировка акций на бирже все время меняется? А чем люди отличаются от лезвий для безопасных бритв или синтетического волокна для рубашек? Если вам не нравятся биржевые колебания, идите в священники. Впрочем, и там, говорят, котировка заповедей не всегда устойчива». Относясь с презрением к убеждениям и взглядам, сотрудники «Клариона» подсознательно относились с презрением и друг к другу. Они делали свой бизнес так же, как мистер Барби свой — не останавливаясь ни перед чем. Именно потому

взаимоотношения голодных пауков в банке по сравнению с взаимоотношениями сотрудников газеты могли бы показаться воплощением пасторальной любви и гармонии.

Как и всегда, редакция «Клариона» являла собой зрелище организованного хаоса. Сотрудники метались по коридорам с выражением одновременно отчаяния и покорности судьбе. Для постороннего глаза они казались какими-то молекулами, скачущими под воздействием таинственных сил. То, что они не сталкивались друг с другом, казалось чудом.

Ученые уже давно научились метить атомы и прослеживать их путь, но никто еще почему-то не пытался пометить сотрудника редакции и проследить траекторию его движения по комнатам и коридорам. Но тот, кто сделал бы это, наверняка отметил странную особенность: большинство мечется бесцельно, просто участвуя в заведенном ритуале.

— А, Дэви, ты, говорят, попал в аварию? — приветствовал его на бегу спортивный обозреватель.

«Везет дураку!» — услышал одновременно Дэвид его мысленный комментарий.

— Специально, чтобы порадовать тебя, — ответил Дэвид зло. — Ты уж прости, что я остался жив.

— Ты что?

— Ничего, — ответил Дэвид и вошел в прихожую кабинета редактора.

— Дэви, миленький, — заверещала секретарша редактора мисс Новак, которой, как было известно всем в редакции, требовалось ежедневно два часа штукатурно-косметических работ на лице, чтобы придать ему человеческий облик. Относясь бережно к своему творению, она никогда не улыбалась, а лишь нежно хлопала ресницами, желая высказать кому-нибудь симпатию. — Как я рада, что все так хорошо обошлось!..

«Жаль, что у него есть какая-то идиотка. Я бы с удовольствием с ним пофлиртовала…»

Дэвид еще никак не мог привыкнуть к одновременному потоку информации и дезинформации, получаемой им. Ему приходилось все время быть настороже, чтобы ненароком не ответить на мысли, а не на слова. «Как бы не так!» — хотелось крикнуть ему этой наглой толстой дуре, которая уже давно таращит на него глаза и вздыхает, как гиппопотам, так что того и гляди лопнет кофточка. Но вместо этого он сказал:

— Джейни, радость моя, шеф один?

— Да, Дэви, он один и в чудном настроении. Сейчас спрошу его.

Она нажала кнопку интеркома и проворковала в микрофон:

— Мистер Барби, Дэвид Росс к вам.

— Пусть войдет, — ответил динамик.

Рональд Барби понимал толк в письменных столах и умел сидеть за ними. Он возвышался над целым акром зеленого сукна, словно дуб на полянке, властный и вечный. И даже морщины на его смуглом лице напоминали дубовую кору. Он сидел так, словно родился и вырос на этой зеленой лужайке, и был твердо намерен никого на нее не пускать.

— А, Дэвид… Что у вас?

— Сегодня суббота, мистер Барби, а завтра, ровно в восемь часов вечера, ювелирный магазин Чарлза Майера подвергнется налету. Это будет одно из самых сенсационных ограблений года. — Рональд Барби поднял глаза и внимательно посмотрел на Дэвида.

— А откуда вы об этом знаете? Грабители вас пригласили на пресс-конференцию? Или вы по вечерам гадаете на кофейной гуще?

Дэвид впервые за день почти не слышал того, второго голоса. Ему на мгновение показалось, что все случившееся с ним — сон, химера, чушь. Но в следующую секунду он понял, что мысли редактора просто совпадают со словами, которые он произносил. «Богатый человек может позволить себе говорить то, что думает, и наоборот», — подумал Дэвид и ответил: