...Это не сон! (сборник)
Шрифт:
Услышав, что Комола зовет его, он решил, что у нее к нему важное дело. Но, несмотря на то, что он был почти уверен в правильности своего предположения, приглашение все же взволновало его.
Отложив в сторону журнал, Ромеш направился в онтохпур. В томительной тишине осеннего полдня, нарушаемой лишь убаюкивающим жужжанием пчел, он чувствовал себя почти как влюбленный, который спешит на свидание. Бипин издали указал ему дверь комнаты и скрылся.
Комола думала, что Шойлоджа отказалась от намерения уговорить ее встретиться с Ромешем. Она села на пороге
Сама того не подозревая, Шойла лирически настроила Комолу. От нежного ветерка в саду трепетали ветви деревьев, и тихий шелест листвы временами заставлял сердце девушки вздрагивать в непонятном смятении.
В это время в комнату вошел Ромеш.
– Комола!
Девушка очнулась от грез и вскочила, сердце ее взволнованно забилось. Она, которая никогда раньше не испытывала ни малейшего смущения в присутствии Ромеша, теперь не могла поднять головы и взглянуть на него. Краска стыда залила даже кончики ее ушей.
Нарядная, с непривычным для Ромеша выражением лица, Комола предстала перед ним совсем иной. И эта новая Комола удивила и очаровала его. Медленно подойдя к ней, он после нескольких секунд молчания нежно спросил:
– Комола, ты звала меня?
Девушка была поражена.
– Нет, нет, не звала, зачем мне тебя звать? – с необычной горячностью воскликнула она.
– Ну, а если бы и позвала, разве это преступление?
– Да нет, я не звала тебя! – проговорила она с еще большим нетерпением.
– Хорошо! Ты не звала меня, я сам пришел. Так неужели я так и уйду, не услышав от тебя ни одного ласкового слова?
– Все узнают, что ты был здесь, и будут недовольны, лучше уходи! Я тебя не звала!
– Ну хорошо! – воскликнул Ромеш, схватив ее за руку. – Пойдем ко мне, там никого нет.
Вся дрожа, Комола вырвала руку, убежала в соседнюю комнату и заперла за собой дверь.
Ромеш понял, что это просто женский заговор, и, взволнованный, отправился к себе в комнату. Растянувшись на коврике, он взял журнал и попробовал снова заняться объявлениями, но ничего не мог понять: в сердце его, словно облака, гонимые ветром по небу, мчались противоречивые чувства.
Шойлоджа постучала в запертую дверь, но ей никто не открыл. Тогда она, приподняв жалюзи, просунула руку и открыла сама. Войдя в комнату, она увидела, что Комола лежит ничком на полу и плачет, закрыв лицо руками.
Молодая женщина была удивлена. Она совершенно не понимала, что могло так огорчить Комолу. Присев рядом с ней, она ласково зашептала:
– Что случилось, милая, почему ты плачешь?
– Зачем ты так нехорошо поступила? Зачем позвала его? – проговорила Комола укоризненно.
Не только другому – самой Комоле трудно было понять причину столь сильного и внезапного порыва отчаяния. Никто не знал, что затаенное горе давно лежало у нее на сердце. Сегодня Комола целый день находилась в созданном ею мире грез. Если бы Ромеш вошел в этот мир осторожно, все кончилось бы благополучно. Но когда она узнала, что его привели к ней, все ее мечты рассеялись. Вновь
Но Шойлодже трудно было разобраться во всем этом. Ей и в голову не могло прийти, что между Ромешем и Комолой была какая-нибудь серьезная преграда. Она нежно привлекла Комолу к себе на грудь и спросила:
– Сестра, может быть, Ромеш-бабу сказал тебе какую-нибудь грубость или рассердился, что мой муж позвал его? Почему же ты не сказала ему, что это я виновата?
– Нет, нет, он ничего не говорил. Но зачем ты его позвала?
– Я нехорошо поступила, сестра, прости, – проговорила расстроенная Шойлоджа.
Комола привстала и горячо обняла ее.
– Иди, милая, – сказала она, – иди скорее, а то Бипин-бабу рассердится.
Ромеш долго сидел один, строчки журнала расплывались перед его невидящими глазами. Наконец он отбросил журнал прочь, поднялся и решительно проговорил:
– Довольно, так больше продолжаться не может. Завтра же я поеду в Калькутту и улажу все дела. Я должен наконец признать Комолу своей женой, так как вина моя перед ней с каждым днем увеличивается.
Сознание долга вдруг с такой силой пробудилось в Ромеше, что победило все его сомнения и колебания.
Глава 33
Ромеш решил, что покончит со всеми делами в Калькутте и вернется, даже не заглянув в Колутолу. Он поселился в Дорджипаре. Дела отнимали у него совсем немного времени, и остаток дня девать было некуда. Но Ромеш пребывал в постоянном страхе, что может встретить кого-нибудь из своих знакомых, и потому старался появляться на улице как можно реже.
Стоило Ромешу вернуться в Калькутту, как он сразу же почувствовал в себе перемену. В пустынном краю, в обстановке невозмутимого покоя, Комола, свежая и юная, казалась ему красавицей, но здесь, в городе, ее очарование рассеялось. Напрасно у себя в Дорджипаре Ромеш, вызвав в своем воображении ее образ, пытался созерцать его влюбленными глазами, – сердце его молчало. Комола снова стала казаться ему простой, невежественной девочкой.
Чем больше сдерживаешь себя, тем меньше это удается. Сколько ни твердил себе Ромеш, что должен изгнать Хемнолини из своего сердца, она день и ночь стояла перед его глазами. Решение забыть ее лишь помогло ему удержать образ Хемнолини в памяти.
Если бы Ромеш немного поторопился, он мог бы давно кончить все дела и вернуться в Газипур. Но и маленькие дела, если с ними долго возиться, могут принять угрожающие размеры. Наконец со всеми хлопотами было покончено.
На следующий день Ромеш решил выехать по делам в Аллахабад, а оттуда направиться прямо в Газипур. До сих пор он был тверд в принятом решении. Но выдержка должна вознаграждаться. Что плохого, если перед отъездом он тайком заглянет в Колутолу?