...Где отчий дом

Эбаноидзе Александр

— У тебя новая машина..выйдя на шоссе, рассеянно замети­ла она.

— Да... Садись, поедем к тебе, покажешь, как устроилась. На ребят взгляну. На свадьбу их повезу, черт возьми! Двоюродные бра­тья как-никак...

— Не надо, Джано. Честное слово, я не готова, и они какие-то растерянные на новом месте, жалкие. Дай обжиться.

— Пока обживешься, мальчишки совсем отвыкнут.

— Ничего, припечет —ты теперь знаешь, где нас найти,

— Если ты и отсюда не сорвешься.

— Да куда уж мне, пороха не хватит... Я тогда уехать думала, а потом передумала...— словно объясняя или оправдываясь в чем-то, проговорила женщина.— Здесь жизнь легче, зима теплее. И

сыновь­ям не чужбина. Ты поддержка, если что, когда подрастут, да и тетки тоже. Разве не так?.. А старик что? По мне и лучше, что он старик...— Она отвернулась, опять пряча лицо, и через окно заглянула в мок­нущий под дождем автомобиль.— О-ой, как у тебя гам красиво! Чех­лы бар>хатные... В такой посидеть и то приятно. Счастливчик! Видно, твои дела идут хорошо.

— Ничего. Я теперь в виноделах.

— Что ты говоришь?.. Почему, Джано?

— Не знаю. Устал. Старею, наверное.

— Да, время летит...

То, что предшествовало этой встрече, случилось тремя годами раньше Строго говоря, началось все это еще раньше, даже намного раньше, ибо в человеческой жизни прошлое и настоящее нерастор­жимы, настоящее прорастает в прошлом, несет его в себе, и, может статься, правы те, кто считает, что прошлого вообще не существует, есть только одно настоящее, а, стало быть, рассказ о любом человеке начинается с первого дня его земного существования, если не рань­ше... Поскольку наш рассказ о людях не первой молодости (среди них встретятся и пожилые, и старые), нам пришлось бы изрядно углуб­ляться. Но попробуем обойтись без раскопок. Вернем вспять всего- навсего три августовских дня 1979 года.

Итак, август 1979 года...

Глава первая

ТАТЬЯНА МАХОТИНА

Дорога в горах. Крутая каменистая дорога, белая под солнцем, заросшая по краям травой и ежевикой.

Терпкие запахи кавказского леса остались внизу. Сверху веет кремнистой сушью, нагретым камнем. Поодаль в кустах-раскоряках с мелкими, как у вербы, листиками пасутея козы, упираясь ногами в стволы, тянутся к веткам. Лужайки вдали кажутся лоскутами зелено­го шелка, натянутого во всех плоскостях, вплоть до вертикальной.

Мне хорошо. Кажется, впервые я живу, как мечтала. Смотрю на Джано и, встретив его взгляд, смеюсь от счастья.

— Куда ты меня ведешь? Господи, куда мы идем?

— Потерпи немного и узнаешь.

— Что у тебя там, Джано? Горская святыня? Капище?

— Нет,— отвечает он.— Маленькая речушка. Форелевый ручей.

Наша ослица далеко обогнала нас. Поскрипывает седлом и кор­зинами. Ее сынок то забегает вперед и оглядывается, подняв торчком длинные уши, то отстает и неуклюжим галопом на прямых ножках несется вдогонку. Челка у него черная, а храп такой белый, как буд­то он только что вынул морду из миски со сметаной.

Чем выше мы забираемся, тем неоглядней открывается мир.

По правую руку дыбятся цепи скалистых гор. Далеко за ними белеют снежные вершины. А по левую руку горы круто снижаются, открывая бескрайнюю долину. Она наполнена горячим сиянием, раст­ворившим голубизну виноградников и сгустки селений.

В кустах кричит сойка. Ящерка перебегает дорогу. Я вытряхиваю камешки из босоножек и, глядя на бескрайнюю синь внизу, спраши­ваю:

— Что это?

— Колхида,— почти невнятно бросает в ответ Джано.

Колхида!.. Стройное придорожное деревце осеняет нас негустой тенью; его трепещущая на ветру листва напоминает картины на биб­лейские сюжеты. Колхида... «О флейты, закипевшие вдали!

О неж­ный ветр, гудящий под смычками!..» Между небом и горами по известково белой дороге шагает ослица с корзинами на спине. У ее ног семенит угомонившийся ослик. Стоит ослице потянуться к траве на обочине, как ослик норовит залезть к ней под брюхо; он то и дело путается, лезет под передние ноги, нервничает, а найдя наконец сос­ки, удовлетворенно подергивает хвостом.

Мы идем все вверх и вверх. Ноги с непривычки дрожат. Отсюда уже не видно деревни, где в милом гостеприимном доме мы пере­дохнули после трехчасовой тряски по горным дорогам и сменили транспорт — взамен машины получили унылую ослицу; где я узнала, что Джано знаменитость — популярнейший в Грузии конферансье, автор и исполнитель... Вот так новость!

Все сразу встало на места, как в удавшемся пасьянсе. Для персо­нала сацатория, в котором мы отдыхали, Джано был баловнем и лю­бимцем; на улице, на пляже, на прогулочном катере — всюду к нему лезли с объятиями бесчисленные знакомые; эта южная манера цело­ваться при встрече... В ресторанах нам то и дело присылали вино и фрукты и приветствовали горделиво-скромными улыбками. На запра­вочной станции Джано без очереди наливали бензин, и издерганные автотуристы провожали его возмущенными гудками. Я видела все эти знаки внимания, пожалуй, даже удивлялась, но ни разу не по­интересовалась, чем объяснить такую популярность моего поклонни­ка. Никакая правда-не сравнится в привлекательности с тайной. Но вот причина известности Джано перестала быть тайной, а я не по­чувствовала сожаления. Солнечный удар прошел, туман экзальтации, в котором я упряталась с перепугу в первые дни нашей близости, рассеялся. И что? Я почти с опаской посмотрела на Джано. Господи, ведь я просто люблю его!..

— Джано Джанашиа! — шесть слогов, шершавых и вязких, как винные ягоды.— Тебя, наверное, любит публика.

— Не особенно,— усмехается он.— Разве что в провинции. Джа­но Джанашиа — псевдоним. Мое настоящее имя Сардион Гачечиладзе. Но с таким именем трудно веселить публику.

— Почему?

— С таким именем можно быть мельником в деревне или бух­галтером в домоуправлении. Для афиш оно не подходит.

— А мне нравится. Можно, я буду называть тебя Сардионом?

— Ради бога! — смеется он.— Но я могу и не отозваться. Отвык...

Нежность стискивает горло. Нежность и грусть. Зачем, думаю я,

зачем нам это? Послезавтра мы разъедемся. Если б он жил в Москве... Но в Москве я не смогла бы вести двойную жизнь, не сумела бы лгать. Ни Игорю, ни сыновьям. Ой ли?.. До этого лета я считала себя вообще не способной на такое. Неужели я не знала себя?..

Чем дальше мы уходим от села, тем свободнее и легче у меня на душе... Кто-то у Достоевского задается вопросом: станет ли чело­век казниться по поводу бесчестного, постыдного поступка, совер­шенного им на другой планете? То есть если заведомо известно, что о его поступке никто никогда не узнает. Странно, что этим вопросом занят мужчина. Думаю, такие мысли чаще приходят неверным же­нам... Господи, что за глупости!

— Не устал, Джано?

Качает головой.

— Я не привыкла к горам, ноги не несут...

— Хочешь, посажу тебя на ослицу?

— Ну вот еще! Нашел цыганенка...

Останавливается и, не дав перевести дух, целует. До задыхания, до обморока. До золотых кругов перед глазами. Хоть бы в тень от­вел, сумасшедший!

— Дай отдышаться...

Завязь чувства пугает и радует, как шевеление незаконного ре­бенка под сердцем: сладко и страшно. Разум противится, сердце об­мирает, а бездумная кровь тихо ликует...