...Где отчий дом

Эбаноидзе Александр

Сели за стол. Я на братьев смотрю, до чего же разные! Джано в гостях, а распоряжается почище хозяина. А мой смотрит исподлобья, говорит как-то бережно, точно каждое слово к ранке прикладывает, и улыбка виноватая на лице. Хоть бы я поняла когда-нибудь, в чем он виноватится. В том, что лучше и добрее нас?

Напрасно я стол накрыла не в доме, а на веранде — по проселку мимо нашего двора возвращались с работы соседи. Доментий всех звал к столу. Соседи, отдуваясь, благодарили за приглашение и топа­ли дальше в гору. «Спасибо, Доментий! С приездом Джано! В другой раз, ребята, в другой

раз...»

Первым к нам присоединился Шалико. Вошел во двор, маленький, легонький, вроде выжаренный на солнце, с прутиком в руках, в огром­ных бахилах — ботинках. Ноги у него слегка заплетались — мешала тяжесть ботинок, но казалось, что именно она не дает ему упасть, дер­жит стоймя, как Ваньку-встаньку. На заросшей физиономии Шалико блуждала чуточку виноватая хмельная улыбка.

— Здорово, сосед! — сиплым голосом гаркнул он, подходя к ве­ранде, и дружелюбно улыбнулся.— Папироска найдется?

— Кого я вижу! — с преувеличенной радостью приветствовал его Джано.— Аробщику комтруда Шалико почет и уважение! Почему во дворе? Впустить его в дом! Распахните двери! Садись за стол, дорогой, будь гостем... Гость номер один!.. А он все не меняется! — обернулся к нам Джано.

Шалико считали дурачком, но мне всегда казалось, что он слышит насмешку в обращенных к нему словах и, стыдясь за наших шутни­ков, подыгрывает им. Он облокотился на перила веранды. Была в нем какая-то птичья легкость, точно, сомневаясь в прочности предметов, он прикасался к ним с невесомостью пичуги.

— С приездом брата тебя, Доментий!

— Заходи,— хмуро буркнул Доментий.— Присядь к столу.— До­ментий никогда не насмешничал над Шалико.

Шалико ступил на веранду, и мы опять, теперь уже вблизи, уви­дели, какой он маленький и легонький, пропеченный солнцем, про­соленный и прокуренный стареющий мужчина ростом с подростка с расплющенной сзади маленькой головой и с седоватой щетиной на обветренном лице.

Его заметно пошатывало, и Джано произнес с насмешливым укором:

— Да он под бахусом пожаловал! Где успел, Шалико? Не вы­терпела душа?

Шалико махнул рукой, мотнул головой и, весело ощерясь, при­строился к столу, дескать, шутите, шутите, я теперь при деле! Послед­ний год он напивался почти ежедневно. Таскался по селу на скрипу­чей арбе, запряженной доходягами волами, такими же беспородными, как он сам. Кому муку подвезет, кому соль, кому медного купороса в ящике, кому плетень починит или дров нарубит, а кто и просто так пару стаканов вина поднесет. А потом в ночной тишине слышится по селу сиплый спотыкающийся голос — напевая или ругаясь впотьмах, Шалико бредет к своему дому.

— Где твоя арба, Шалико? В надежном месте? Не погуби, не оставь село без поддержки...

— Быки у меня всегда в надежном месте,— с обидой в голосе, невнятно бурчит под нос Шалико и мотает головой. За себя он никогда не обижается, но быков лучше не трогать.— Ежели я выпиваю, это мое дело и других не касается. А быки не должны страдать.— Он подни­мает стакан с вином, нетвердо встает и, кое-как изобразив на лице сосредоточенную важность, сипит: — За твой приезд, земляк! За твою вторую половину, забыл, как ее по имени-отчеству. За твоих детей,

пусть растут вам на радость...

— Э-э, нет! — качает головой Джано.— Что это ты всех в один стакан покидал? Так не пойдет, хитрец ты эдакий! Хочешь упоить нас и уйти трезвый, как стеклышко? За каждого в отдельности будешь пить!..

Шалико смотрит на Доментия и прикладывает руку к груди.

— Извиняюсь перед обществом. Если скажет тамада. Извини... — Он никогда не смеется, только ощеряется беззвучно, как стареющий пес.

Вторым к нашему застолью присоединяется бывший директор школы Григол. Когда он входит во двор, в белых брюках и в чесучо­вом кителе, похожий издали на капитана корабля из какого-то кино­фильма, мужчины встают ему навстречу. Григол обнимает Джано, долго и с удовольствием целует ручку его жене, с быстрой улыбкой оглядывается на Шалико: этот уже здесь? Потом подмигивает мне и зычным крепким голосом спрашивает по-русски:

— Ну, как, Полина? На нашего молодца не жалуешься? — Вечно он со своими шутками!

А видать, хорош был в молодости! И сейчас-то залюбуешься. Да­же кожаная повязка на глазу его не портит. Одним глазом лучше трех двуглазых видит. Особенно хорошо он видит женщин... Желтый быст­рый глаз обегает весь стол, потом несколько раз перескакивает с Додо на меня и опять на Додо и наконец прикипает к стакану с вином. Губы Григола вздрагивают, пальцы трогают лезвие ножа.

— Что нового в городе, Джано? Ты там, как говорится, в сферах, а мы здесь навоз месим...

Джано с Григолом заводят речь о политике: Китай, Израиль, еще какие-то там названия. Мне неинтересно. Шут с ним, с Китаем. А До­ментий мой слушает, смотрит, но не вмешивается — не нашего, дес­кать, ума дело. Обидно за него, робеет он как-то умных людей, умных разговоров избегает, а ведь не глупее других.

Мне забываться не ^годится, за столом следить надо: в кувшины вина долить, лобио в миски добавить, сыр и помидоры нарезать, ха­чапури разогреть...

Григол хоть и при одном глазе, а все замечает, от политики отвлекся, окинул меня быстрым взглядом и Доментия по плечу хлопнул.

— Огрузинил ты ее, Доментий! Совсем грузинка! Молодец!

Джано меня останавливает, за меня тост провозглашает. Слушаю краем уха. Умеет, артист! Прямо кружева языком плетет! И нашей с Доментием любви коснулся: там вдали от родины, где было ему хо­лодно и одиноко; и первые дни после приезда вспомнил: прямо скажу, кое-кто из нас настороженно молодую встретил...

— Где все это теперь? Поля тнас победила, завоевала. А чем, спра­шивается? Самым неотразимым оружием: женственностью, добротой, домовитостью.

— Тебя она, может, только сейчас победила, а я с первого взгля­да сражен,— пророкотал Григол. И, сверкнув единственным глазом, улыбнулся мне.Я выслушала всех, потупившись, скромненько улыбаясь, поблаго­дарила, как полагается, пригубила стакан — выучилась наконец. По­том наклонилась к Додо и шепнула: в хлев надо сходить, корову по­доить, присмотри тут, дескать, без меня. Она чмокнула меня в щеку.

— Иди уж, иди, образцовая хозяйка...

Уходя с веранды, услышала, как учитель Григол обратился к Ша­лико: