...И двадцать четыре жемчужины
Шрифт:
Помня свое обещание пригласить Бурмина, Кораблев сообщил ему, что ждет его в ближайшую субботу. На вопрос Бурмина, будут ли у Кораблева интересующие его люди, тот назвал Анохина и Григорьеву.
— А что же, Эньшина вы не хотите пригласить? Или это неудобно?
— Ну раз надо, то ради вашей просьбы приглашу и его, так и быть...
— Но только не забудьте, Андрей Андреевич, что я искусствовед Тихонов.
— Как же можно забыть, раз конспирация, то уж не подведу.
— Учтите, что под этой фамилией меня и Анохин знает. Вот только один момент,
— Нет, почему же? Это я с ней улажу — договорюсь, чтобы не приходила, так что не беспокойтесь.
— Вот и хорошо.
В подготовке к приему гостей Кораблеву много хлопотать не пришлось. Все приготовить ему помогла соседка, женщина хозяйственная и энергичная. Кораблев навел порядок в своем жилище, потом приоделся — облачился в белую сорочку, повязал галстук.
Начали собираться гости, слышался оживленный говор, шутки, смех. Все стали рассаживаться за накрытый стол, уставленный закусками. Пришел и запоздавший Эньшин. Увидев среди гостей Анохина, он был неприятно поражен: «Надо же, и этот тип здесь...»
К Эньшину подошел Кораблев и усадил его на свободное место за столом, предусмотрительно оставленное рядом с Бурминым. Видя, что Анохин не обращает на него никакого внимания, Эньшин успокоился и развеселился. Он сыпал шутками и анекдотами. Бурмин смеялся. Его забавляли не столько остроты Эньшина, сколько необычность ситуации: «Такого не придумал бы и Сименон. Если бы знал мой соседушка, кто сидит рядом с ним...»
Эньшин обратился к Бурмину:
— Простите, вы, наверное, художник?
— Не угадали.
— Но имеете отношение к искусству?
— Как это вы определили?
— О, природная наблюдательность, знание психологии и большой жизненный опыт.
— Интересно, что вы еще во мне угадали?
— Так, стало быть, я не ошибся? Вы ведь причастны к искусству?
— Искусствовед.
— Ну вот, видите, мне повезло. У меня особая симпатия к художникам, искусствоведам и врачам.
— Позвольте узнать о вашей профессии. Я, к сожалению, не обладаю вашим даром проницательности.
— Художник. Но скромный, средненький, старомодный. А о вас могу сказать, судя по тому, как вы смеетесь открыто, что вы человек положительный, добродушный, увлекающийся, интеллигентный — вас любят друзья и женщины.
Эньшин доверительно наклонился к уху Бурмина:
— Вы их тоже. Но позвольте узнать, где проходит ваша искусствоведческая деятельность, в каких кругах и сферах?
— Могу ответить вашими же словами: я средненький, скромный. Тружусь при политехническом институте в качестве консультанта.
— Разъезжаете по стране?
— Нечасто, к сожалению.
— Зря, зря. Кому же, как не вам, путешествовать
Во время разговора с Бурминым Эньшин взглянул на Анохина и заметил, что тот как-то сразу помрачнел. Это встревожило Эньшина — он побаивался, как бы этот «бешеный» не вздумал чего-нибудь выкинуть.
Поэтому
— Как же вы, Андрей Андреевич, этого проходимца Анохина в дом пускаете? Скверный он человек. Авантюрист, склочник, стяжатель. Я вам подробнее потом такое о нем расскажу... Он ведь доносчик, отца родного не пощадит. Плохо вы его знаете.
Эньшин вернулся к столу и снова заговорил с Бурминым. К ним подошел Кораблев.
— Так вы, я вижу, познакомились! — И, кивнув в сторону Эньшина, Кораблев пояснил Бурмину: — А это тот самый Семен Михайлович, с которым мы в Старицкое ездили. Славная была поездка. Ехали со всеми удобствами — на машине Семена Михайловича...
— В Старицкое? — переспросил Бурмин. — Туда, кажется, должны приехать археологи? Обследовать пещеры, Старицкий монастырь. В МОСХе что-то об этом говорили, рассказывали историю этого монастыря. Я был там однажды. Музей у них довольно интересный.
Эньшин не подал вида, что поражен этим известием.
— Когда же намечаются раскопки?
Бурмин как можно равнодушнее ответил:
— Вот этого не знаю, не слыхал.
Эньшин наполнил бокалы и предложил тост:
— За процветание искусства и его служителей!
В несколько театральной интонации, с которой он произнес свой тост, Бурмин уловил напряженность. А когда тот вскоре взглянул на часы и стал прощаться, Бурмин понял — Эньшин не на шутку встревожен. Ну что ж, значит, стрела попала в цель.
Кораблев вышел проводить Эньшина, и тот, понизив голос, спросил:
— Кто это был рядом со мной? Как его фамилия?
— Тихонов. Да его никто не знает, он здесь недавно — приехал с периферии.
— А вы-то его откуда знаете?
— Дама одна, художница, меня с ним познакомила.
— Вы утром будете дома? Я позвоню вам, надо поговорить.
ЗНАКОМСТВО СОСТОЯЛОСЬ
В свой первый приезд в Советский Союз несколько лет тому назад иностранный турист Иоганн Райнер остановился в гостинице «Украина». Однажды его внимание привлекла висевшая в холле картина «Осень в сибирской тайге». В отличие от остальных работ, сходных по технике живописи, эта выделялась большим мастерством. В ней почти физически ощутим был холод осени. Одинокая маленькая фигура сидящего на поваленном дереве человека подчеркивала огромность тайги. Лиственница на переднем плане светилась золотом на солнце, а вдали на вершины сопок нависали тяжелые темные тучи...
У окна холла остановилась дежурная по этажу Вера Кондратьевна Эньшина.
— Не знаете, кто автор этой картины? — обратился к ней Райнер.
— Это Смирнов. Между прочим, я с ним знакома и вот попросила, чтобы его картину поместили здесь, на нашем этаже... Это очень хороший пейзажист. Он уже немолод, ему лет шестьдесят. Член Союза художников, участник многих выставок. Мне рассказывали, он рисует какими-то новыми красками, вроде бы на смолах приготовлены...
— По-видимому, энкаустика.