...И никто по мне не заплачет
Шрифт:
Жена, увидев его в окно кладовки, сразу все поняла. Лицо ее почернело, но она притворилась, что скучает, когда впускала его. Волнение трепетало только в ее морщинистой шее. Каспар улыбался отчужденно и, пожалуй, бездумно. На голубой клеенке с темными кругами от кастрюль лежали сокровища. Попугай Ганзи в клетке перестал ликовать.
Решено было, что в среду, когда ему можно было освободиться во второй половине дня, господин Юнгфердорбен пойдет к ювелиру Баумгартену и продаст драгоценности. Теперь супруги были почти уверены, что все эти вещи— добыча грабителей, которые бросили ее, спасаясь бегством. Но это уже не имело значения, о вещах было
Ни один вор не сунется туда, где все на виду.
На этот раз Каспар Юнгфердорбен в двух местах поранил себе подбородок бритвой, которую собственноручно отточил о пустую банку из-под горчицы. На нем был синий костюм и весьма респектабельная шляпа. Соседям по дому, вопросительно на него поглядывавшим, фрау Юнгфердорбен бросила мимоходом:
Он идет на юбилей одного коллеги.
А ее супруг решительным жестом извлек из ночного столика никелированный кастет с пятью отверстиями для пальцев.
Долгое время ювелир вообще не смотрел на брошки, затем деловито осведомился:
О чем вы, собственно, думали, милостивый государь?
Вы что, покупаете или...
Покупать-то покупаем, да только настоящие драгоценности.
Настоящие?
Само собой разумеется.
В том месте, где у человека сидит чувство, то есть немножко пониже грудной клетки, у подметальщика горечь смешалась с чернотой. Глинистый ком стал расти, потом расползся и проворно полез вверх по пищеводу.
Эти штуки из Идар-Оберштейна, накладное золото, две — серебряные.
Так-с, а господин инспектор Ленер?
Какой еще Ленер?
Покойный Ленер из полиции.
Понятия не имею.
Он что, глупее вас, что ли?
Не исключено,— отвечал ювелир.— Если он предложит вам больше двадцати пяти марок, советую не отказываться.
Он отодвинул мешочек и поздоровался с женщиной, принесшей старые серебряные монеты. Каспару же небрежно бросил:
Неужто же вы не заметили, что ни на одной вещи нет пробы?
Всего наилучшего,— откланялся Каспар вполне интеллигентно.
Когда Матильда, услышав его шаги по лестнице, сняла цепочку, она первым делом взглянула, не перевязана ли у него голова. Ясно, что на ее Каспара напали грабители. Иначе он шел бы совсем по-другому, куда осанистее и не волочил бы ноги.
Но голова была цела и руки тоже. Перед ней стоял подметальщик Юнгфердорбен, который весь как-то скособочился, словно ему навстречу изо всех сил дул невидимый ветер. В кухне он вынул мешочек, далеко вперед вытянул руку, как копьеметатель, и в гневе метнул сокровища в угол, где стояла миска с ершиком для мытья бутылок и порошком «Блеск». Затем медленно и угрожающе пробормотал омерзительное проклятие, начинавшееся так: «Тридцать три года пробегавши босиком...»
Матильда положила поклон, осенила себя крестным знамением, взяла в руку треснувшую миску и сказала: «Так с хорошими вещами не обращаются».
Мешочек она положила на стол.
Каспар еще раз осмотрел каждую вещь в отдельности. Булавку для галстука с подковкой и насмешливо осклабившейся конской головой. Оба ядовито-зеленых камушка в кольце, похожих на слабительные таблетки его супруги и теперь уже непрочно сидевших в оправе. Брошь с галькой самой чистой воды, браслет,
Поищи-ка пробу,— приказал он жене.
Пробу?
Да, пробу, пробу, пробу, дурацкая твоя ханжеская башка!
Я-то тут при чем, Каспар?
Уголки ее глаз начали подтекать.
Попроси-ка твоего святого Антония, может, он поставит пробу!
Каспар!
И хорошо бы девяносто шестую, если это его не затруднит.
Затем он вынул из расписной цветочной вазы пять марок, отложенных на оплату газа, и вернулся домой только в половине третьего; от него разило перегаром. Когда он уходил, Матильда окунула пальцы в фаянсовый горшочек со святой водой, висевший у двери, и окропила мужа, вернее, брызнула ему вслед несколько капель. Двухкомнатная квартира пришла в запустение. Через много лет господин Юнгфердорбен преподнес долго пролежавшую в земле брошь в качестве рождественского дара одиннадцатому отделению по уборке улиц.
Это была единственная неподдельная вещь, хотя и без пробы.
«Третий этаж, посередке левая дверь»,— говорил Рупп меньшой, когда в школе или где-нибудь еще у него спрашивали домашний адрес. Этот отпрыск Руппов ничего особенного собой не представлял, вопреки мнению своего папаши, служащего палаты мер и весов и рыболова-любителя. Рупп старший вот уже пятнадцать лет подводил итог любому событию возгласом: «От-та-та!» Если при починке крана винтик наконец отвинчивался: от-та-та! Даже если во время ужения ему случалось поскользнуться в своих гигантских резиновых сапогах и он оказывался в воде до самого галстука-самовяза,— от-та-та! По воскресным дням, выходя из супружеской спальни, дверь которой до десяти часов была заперта, чему всякий раз удивлялся Рупп меньшой, господин Рупп потирал руки и тоже говорил: «От-та-та!» Его жена, крестного имени которой никто в доме не знал, была тихая и узкогрудая немка с прической «праздник урожая». Однако косы в этой прическе были ненастоящие. Это знали все, потому что по субботам, идя в ванну своего этажа, она их не прикалывала, а только обматывала голову полотенцем. Но все-таки это были ее собственные косы из времен юности, которую она вот уже тридцать лет без сожаления оставила позади.
К соседке Руппов, вдове Штоль, по праздникам всегда приходил брат, господин Хербст. Если не считать публичных приседаний и его жизненной философии, представлявшей некую смесь буддизма с вульгарным социализмом, то господин Хербст мог сойти за вполне нормального, добродушного человека. И все же за воскресным обедом он регулярно навлекал на себя гнев сестры тем, что сильно солил все блюда.
Вот посмотришь, это на тебе скажется,— всякий раз сердито говорила она.
А он, хихикая, отвечал:
А я вовсе и не хочу дожить до ста лет, хватит с меня и восьмидесяти девяти.
Ему было шестьдесят четыре.
Фрау Штоль было выгодно держать жильцов, так как она сильно понаторела в начислении побочных доходов. Например: она похищала у них ключи от шкафа, недовольно и с трясущейся головой объявляла, что отнесет эту потерю за их счет, и, наконец, за приличное вознаграждение вручала им те же самые ключи. Покуда один электромеханик, по фамилии Гейсе, не догадался слегка подпилить один ключ и, получив его обратно, подал в суд заявление о вымогательстве. Правда, за определенную компенсацию — месяц бесплатного проживания у вдовы Штоль — он взял его обратно. Но в доме все всё узнали.