...И помни обо мне(Повесть об Иване Сухинове)
Шрифт:
— Не сомневаюсь, Густав Иванович. Вы человек слова.
В комнату вернулся Кузьмин, подошел к Муравьеву и задал ему тот же вопрос, что и брату.
— Освободите нас! — шепнул Сергей Иванович пересохшими губами. Кузьмин кивнул, обернулся к Гебелю, у которого от сильного гнева отвисла челюсть.
— Бог мой, Густав Иванович, вы ли это?! — радостно изумился Кузьмин. — У меня на квартире, какая честь!
— Он давно тут сидит, — подтвердил Сухинов. — Ты, Анастасий, какой-то негостеприимный.
У Густава
— Вы мне за это представление ответите, господа!
— Пойдем, Анастасий, — позвал Сухинов. — Мы подполковнику действуем на нервы.
Все то время, что он оставался в комнате, он только раз встретился взглядом с Муравьевым и прочитал в его глазах суровый укор. «Сейчас, сейчас, — молча утешил его Сухинов. — Немного потерпи, Сергей Иванович!»
Они стояли на крыльце, решая, что предпринять, когда в конце улицы показались два всадника.
— Это наши, наши! — крикнул Кузьмин и бросился навстречу друзьям. Щепилло, узнав, в чем дело, рванул саблю из ножен. Сухинов положил ему руку на плечо.
— Не спеши, друг! Надо роту поднимать. Сможешь, Анастасий?
— Я? Свою роту?! — Кузьмин бегом бросился в караульню — пристройка по другую сторону от сеней. Обыкновенно тут была кухня. Сходу Кузьмин обнял и расцеловал Шутова, торопливо заговорил, обращаясь к солдатам:
— Все, ребятки, дождались светлого часа! Вот они подтвердят, — махнул на вошедших офицеров. — Ждать нельзя ни минуты. Сегодня подымаем знамя свободы! За нами пойдут Ахтырский полк, александрийские гусары и артиллерийская бригада. Первым делом освобождаем Муравьева, овладеваем Киевом, а там — на Москву. Братцы, постоим за отечество, не пощадим живота!
Солдаты переминались в смущении, небывалое перед ними открывалось, знойное, яркое, но и смутное. Ох, не сгинуть бы невзначай! Тяжело ворочались солдатские мозги. Шутов, потупясь, сосал ус, сказал, заикаясь:
— Чего уж, мы, ваше благородие, не отстанем, да вот, вишь, маленько оторопь взяла… Ктой-то там за дверью топчется?
— Что?! — Сухинов ударом ноги распахнул дверь, и все увидели унылое лицо подслушивающего Ланга.
— A-а, жандармская ищейка! Сам пришел! — Щепилло в один момент вырвал из рук ближайшего солдата ружье и, изогнувшись, достал Ланга штыком. Жандарм охнул, прижал руки к груди и отступил за дверь. Соловьев, худенький, гибкий, повис на плечах у Щепиллы.
— Пусти, барон!
— Не надо, поручик! Не пачкай рук.
Пока они препирались, Ланг отбежал шагов на двадцать и стоял, покачиваясь, то прижимая руку к груди, то поднося ее к глазам.
— Его надо арестовать, — сказал Кузьмин. — Он ведь и впрямь донесет. А у нас ничего еще не приготовлено.
— Я схожу за ним, — сказал
Увидев приближающегося, возможно, убийцу, Ланг вскрикнул и засеменил вдоль улицы, оскальзываясь на льду. От слабости и страха у него подгибались ноги. Сухинов быстрым шагом нагнал его недалеко от дома. Ланг, взглянув в смуглое, бесстрастное, как у идола, лицо офицера, не сулящее ему пощады, икнул и опустился на колени.
— Возьмите себя в руки, поручик, — брезгливо сказал ему Сухинов. — Вы же мужчина, черт побери!
— Детишки, больная сестра! — залепетал жандарм. — Помилосердствуйте! Я выполнял приказ. Вы же знаете. Против воли выполнял, убей бог! Сердцем сочувствую! Не убивайте меня. Я и так умираю от ран, вы же видите! — рванул рубаху и показал кровоточащую царапину на груди.
— Я вас не трону. Обещайте только сидеть тихо и не высовывать носа. Второй раз сегодня встречу, я его вам отрублю. Понятно?
Ланг поклялся. Сухинов отвел его в дом к священнику — это было рядом — и запер в погребе. Священнику сказал:
— Вы, батюшка, за это исчадие ада отвечаете головой. Поимейте в виду, я, хотя в бога и крепко верую, к его служителям в большой претензии. Все как-то случая не было с ними разобраться.
Сухинову было так весело и свободно, как в юности. Сомнения больше не терзали его. Он зачерпнул пригоршню снега и растер пылающее лицо.
— Где жандармская сволочь?! — кинулся к нему Щепилло.
— Как сквозь землю провалился! — смеясь, развел руками Сухинов. — Бежал, бежал — и сгинул, аки нечистый дух!
Щепилло ему не поверил, остальные поверили. Такой уж выдался денек — все могло случиться, самое невероятное. Щепилло ружье не выпускал из рук.
Гебель, на крик которого никто не отзывался, вышел узнать, в чем дело. Муки вышел принять, а думал, что шагает наводить ужас и порядок. Дверь в избу запер на засов, кряхтя от удовольствия. Портфель с бумагами об аресте нес под мышкой, как поросенка.
В караульне застал Щепиллу и Соловьева, которых еще не видел, и сразу заперхал, заухал грозно:
— Что такое, господа?! Как вы смели отлучиться без команды?! Всех под арест!
До того был упоен своей ролью облеченного высшими полномочиями усмирителя бунта, что опомнился, лишь увидя зверино изогнувшегося Щепиллу с ружьем наперевес. Гебель отступил к дверям. Тут его встретил Соловьев, схватил, швырнул на пол. Они его хотели убить. Ослепление туманило им очи, потому большинство ударов приходилось в пустоту. Перед ними в облике изувера-подполковника было все то, что они ненавидели, против чего готовились восстать, что надеялись уничтожить. Перед ними было вселенское зло, как они его понимали. Гебель сопротивлялся отчаянно. Как вверь, загнанный в угол, со всей силой отчаяния бился за свою жизнь. Удар штыком в плечо вверг его в темень беспамятства.