...И штатские надели шинели
Шрифт:
Подвиг старшего сержанта Пахомова и его бойцов отмечен высокими правительственными наградами - орденами и медалями".
14
Темно. Под ногами редких прохожих похрустывает свежий снег. Ленинград, хотя больше и не блокадный, по-прежнему затемнен. Враг отогнан еще не очень далеко. Со своим старым другом Сашей Соснорой - в юные годы мы вместе занимались спортом, бегали на лыжах и играли в баскетбол, мечтали стать "морскими волками" - я стою вечером двадцать седьмого января на Литейном, у Дома офицеров, где мы случайно встретились после многолетней разлуки: расспрашиваем друг друга - и вдруг по радио объявляют приказ командующего
"...Мужественные и стойкие ленинградцы! - торжественно произносит диктор. - Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы.
От имени войск Ленинградского фронта поздравляю вас со знаменательным днем великой победы под Ленинградом!
Слава воинам Ленинградского фронта!
Слава трудящимся города Ленина!
Вечная слава героям, павшим в борьбе за город Ленина, за свободу и независимость нашей Родины!"
И сразу же город оглушил мощный артиллерийский залп. Это ленинградцы торжественным салютом поздравляли войска Ленинградского фронта с победой. Первый раз за два с половиной года город в вечернее время был освещен разноцветными огнями праздничного фейерверка.
Мы с Соснорой замерли на месте и не могли оторвать глаз от этого зрелища - светло было, как днем. Послышались возгласы радости, кто-то скандировал "Ура!". Люди обнимали друг друга. К нам подбежала какая-то женщина, со слезами на глазах расцеловала нас и бросилась навстречу идущим военным и так же по-матерински стала обнимать их.
Обнялись и мы.
Соснора зажал меня своими крепкими лапищами, поднял и стал крутить вокруг себя. Ему это было нетрудно. Он на голову был выше меня. Когда опустил на землю, я заглянул в его взволнованное лицо, и мне показалось, что его черные длинные усы шевелятся.
– Отчего у тебя, Саша, зашевелились усы? Как у таракана!
– А я их так приучил, - отшутился он и, вынув из кармана носовой платок, стал прикладывать его к глазам.
Соснору, как и прежде, я называл Сашей, хотя этому высоченному и широкому в плечах мужчине было уже под сорок. Длинная, хорошо подогнанная шинель и полковничья партизанская папаха придавали ему вид бравого, прошедшего огонь и воду воина с солидным жизненным опытом за плечами. Отец Сосноры - оседлый цыган, мать - русская. А кто же по национальности он? По анкете - русский. Правда, отец оставил ему в наследство от себя многое черные волосы, темно-карие глаза, безудержную удаль. От матери он унаследовал белизну лица и трудолюбие.
Когда город снова окутала темень, я предложил своему другу пойти на Невский.
– Пошли, - с радостью отозвался Соснора. - Вспомним юность.
На Невском - полно людей, не только на тротуарах, но и посередине улицы. Движение транспорта было приостановлено. Охваченные всеобщим возбуждением, мы влились в общий шумный поток и так же, как все, что-то кричали, обнимая встречных. На углу Невского и Владимирского остановились.
– Пойдем ко мне, - предложил Соснора.
Где-то за кинотеатром "Титан" свернули в темный двор и стали подниматься по узкой каменной лестнице.
– А у тебя кто-нибудь дома есть? - спохватился я.
– Жена и сын. Виктор еще маленький. Они из Ленинграда не уезжали...
Дверь нам открыла смуглая женщина,
– Знакомьтесь. - Соснора представил меня жене.
Тут же был накрыт стол, и мы сели. Я вынул из карманов все, что было взято на дорогу, а Соснора достал из шкафа флягу со спиртом.
Конечно, все тосты были за победу наших войск под Ленинградом. Почтили молчанием память тех, кто не дожил до этого дня.
Поднимая стакан, Соснора сказал:
– Я рад, что Пулковские высоты, о которых знает весь мир, стали могилой для гитлеровских вояк.
Незаметно разговор перекинулся на подрастающее поколение. Видимо, потому, что с нами был сынишка Сосноры. В подобных случаях обычно начинают говорить о детях и их будущем: мол, мы отстояли их будущее, теперь дело за ними, им предстоит довести дело своих отцов до победы коммунизма.
– Юность тем и прекрасна, что у нее все впереди, - заметил я. - Ей больше, чем нам, удастся сделать, у нее больше времени впереди, больше сил и энергии. Кроме того, она не только осваивает опыт предыдущего поколения, но и дополняет его новым, более совершенным. Именно поэтому она может и обязана сделать больше, чем мы.
– Обидно будет, если наши дети, когда вырастут, впустую начнут растрачивать силы, а энергию расходовать по мелочам, в поисках удовлетворения своих потребностей и страстей, - заметил мой друг.
Я слушал Александра Соснору и удивлялся. Как он изменился! Давно ли его интересовали только спорт и акробатика? Он даже хотел создать свою маленькую труппу и выступать в цирке. Политикой почти не интересовался. А тут, глядите-ка, какой активный пропагандист!
– Жизнь наша, - продолжал между тем развивать свою мысль он, открывает перед молодежью неограниченный простор для развития способностей и выполнения долга перед Отечеством. Молодежь стремится к лучшему. Вот в этом-то и есть подлинное счастье. Тот по-настоящему счастлив, у кого есть цель в жизни, кто с пользой для себя и общества расходует свои физические и духовные силы, кто честно служит своему народу. Ненавижу тех, кто живет лишь для себя, кто дорожит только своей шкурой. В нашем партизанском отряде, к счастью, таких ублюдков не было.
– Не слишком ли ты резок в своих суждениях? - спросил я, видя, с каким удивлением смотрит на Сашу его жена.
– Примирение с плохим всегда таит в себе опасность, - лаконично ответил он.
– Но я-то не призываю к примирению, а только говорю о том: нельзя ли судить о нашей смене в более доброжелательном тоне?
– Согласен. И все же я за то, чтобы требования к молодежи не снижались, а увеличивались. Ведь чем дальше, тем сложнее будет жизнь. Развитие науки и техники, новые открытия и победы социализма не упростят, а усложнят жизнь, потребуют больших знаний, более высокой дисциплины и нравственной чистоты.
И снова я мысленно отметил: "Как вырос Соснора! Хоть выбирай секретарем райкома".
– Стоит отпустить вожжи, - не унимался мой друг, - как расслабятся люди, начнут бездельничать, ко всему откоситься инертно. Вот тут-то и засосет их обывательское болото: "Лишь бы мне было хорошо, а до других мне наплевать". Боюсь, после войны людей с подобной гнилой философией будет немало: мол, мы повоевали, а теперь пора и отдохнуть, пожить для себя.
– Вряд ли, - возразил я. - Дел после войны хватит для всех. Кто же будет восстанавливать разрушенное?