...И штатские надели шинели
Шрифт:
Немного погодя в дом входят три немецких автоматчика, и четвертый держит наган в руках. Нам приказали выйти в другую комнату. Поставили к стенке всю толпу, девятнадцать человек, в том числе меня и моих двух сыновей, и начали по нас стрелять из автоматов. Я стоял около самой стенки, немного опустившись. После первого выстрела я упал на пол и лежал не шевелясь. Когда расстреляли всех, они ушли из дома. Я пришел в сознание, гляжу - невдалеке от меня лежит мой сын Николай, он лежал ничком и был мертв, а второго я сперва не заметил и не знал, убит он или жив. Потом я стал подниматься, освободив ноги от навалившегося на них трупа. В этот момент меня окликнул мой сын, который остался в живых.
– Окликнул
– Второй, - отвечает он, - а первый лежал мертвый, невдалеке от меня.
– Второй был ранен?
– Он был ранен в ногу... Немного погодя загорелся дом, в котором мы лежали. Тогда, открыв окно, я выбросился из чего вместе со своим раненым мальчиком, и мы стали ползти от дома, притаясь. Потом, на второй день, я встретил из нашей деревни мальчика Витю - это был беженец из Ленинграда и проживал во время оккупации в нашей деревне... Он тоже чудом спасся, выскочив из огня. Он мне сказал, как происходило дело во второй избе, где были моя жена и мой малый сынишка. Там дело происходило так: немецкие солдаты, загнали людей в избу, отворили в коридор дверь и через порог стали поливать из автоматов. Со слов Вити, там горели живые люди, в том числе, по его словам, сгорел заживо мой мальчик Петя. Когда Витя выбегал из избы, то увидел, что мой Петя еще был жив и сидел под лавкой, зажавши ручонками уши.
– Сколько лет было самому старшему жителю деревни, уничтоженному немцами?
– Сто восемь лет - старуха Артемьева Устинья.
– Сколько лет было самому младшему, уничтоженному в деревне?
– Четыре месяца.
– Сколько всего было уничтожено жителей деревни?
– Сорок семь человек.
Я привел показания Я. Г. Григорьева из деревни Кузнецово полностью. Они - неопровержимое свидетельство страшной жестокости оккупантов, которые не пожалели ни стовосьмилетнюю старуху, ни четырехмесячного ребенка. Могли ли наши бойцы, узнав о подобных фактах, быть сердобольными к гитлеровским завоевателям?
Сержант Супрун на митинге перед очередным наступлением заявил: "Как бы я ни устал, но я готов идти и идти вперед. Я не могу спокойно смотреть, как поступают с моими соотечественниками на оккупированной земле гитлеровцы. У меня одно желание - отомстить врагу!"
Читая сообщения о фашистских злодействах, воочию видя их, я мысленно переносился в деревеньку Выборово, затерявшуюся на большаке между Лугой и Гдовом, где родился и провел свое беззаботное детство. На ее месте, как сообщали в письмах на фронт родственники, торчали теперь лишь черные трубы. Выборово было сожжено дотла. Перед глазами вставал старший брат Николай, расстрелянный в Стругах Красных еще летом сорок первого года, и другой брат Григорий, угнанный с семьей в Германию, несколько лет гнувшим спину на бауэра - немецкого сельского богача.
Думы эти не давали покоя, болью отдавались в сердце, пробуждали чувство гнева.
Одно было нам ясно: за все свои злодеяния гитлеровцы должны понести справедливое наказание, им не миновать суда народов за преступления, содеянные в годы второй мировой войны. За Германией сороковых годов двадцатого столетия навсегда закрепится "слава" государства-поработителя, а за его правителями, гитлеровской партией и теми, кто выполнял их волю, детоубийц, душегубов и грабителей.
16
Кое-кого из ветеранов дивизии, бывших ополченцев, перевали в другие воинские подразделения фронта. Ф. А. Ковязина, например, назначили агитатором политотдела 42-й армии. И. Е. Ипатова утвердили заместителем начальника политотдела 67-й армии. Еще раньше в политотдел этой армии на должность инструктора отдела кадров ушел Н. В. Бергсон. Получил повышение и Н. М. Гамильтон, ставший начальником отдела разведки корпуса. Перевели из дивизии с повышением 5елова и Булычева. Первого - на
И все же бывших моих однополчан, добровольцев, в дивизии осталось немало. По-прежнему на своих постах находились начальник артснабжения Шухман, политработники Терновой, Гусев, Иванова, Давыдов, Мирлин и Израйлит, журналисты Мольво, Альбац, Шишкин и Качалов. По-прежнему лечили больных и раненых терапевт Могилевская и хирург Кац-Ерманок. Не расставалась со снайперской винтовкой, как и раньше, выходила на передний край "на охоту" сандружиннице Мария Кошкина. Несли свою нелегкую службу рядовые, бывшие ополченцы Матвеев, Гурин, Бобров, Луговой и Петров.
Каждого из них я хорошо знал и мог бы немало рассказать о них, о их мужестве и отваге в бою. Однако расскажу лишь о Георгии Ивановиче Терновом и Алексее Александровиче Гусеве. С ними я больше, чем с кем-либо другим, соприкасался на фронте, к тому же и по характеру работы нас многое сближало, ведь все мы были политработниками.
С Георгием Ивановичем Терновым до войны я знаком не был, однако же знал, что в канун войны он был избран секретарем парткома мясокомбината имени С. М. Кирова. Рассказывали, что он долго "сопротивлялся", не хотел расставаться с прежней хозяйственной работой. Однако, став во главе парторганизации предприятия и почувствовав, насколько эта работа ответственна, многогранна и интересна, Георгий Иванович взялся за дело, как говорится, с полной отдачей сил, даже дома бывал мало - приезжал поздно вечером и рано утром уезжал.
Таким же неутомимым он был и на фронте. Правда, и здесь его пришлось поначалу уговаривать. Когда его вызвали в политуправление армии народного ополчения Ленинграда и предложили стать секретарем дивизионной партийной комиссии, в обязанности которой входит прием в партию и разбор персональных дел коммунистов, он замахал руками: "Что вы, я не гожусь на это!" Немало сил было потрачено, чтобы доказать ему, что справится, ибо обладает всеми качествами: он принципиален и в то же время чуток, умеет глубоко заглядывать в души людей, не тороплив в оценках, поэтому редко ошибается. Когда же Г. И. Терновой дал согласие - он прекрасно справлялся с исполнением своих обязанностей. Правда, через два года его назначили заместителем начальника политотдела. Я этот пост сдал ему в начале сорок четвертого года.
Иной бы задрал нос и старался наводить на людей страх. Терновой же вел себя просто и скромно. Стремился ничем не выделяться перед инструкторами политотдела и заместителями командиров полков по политчасти. В то же время был непримирим к недостаткам и, когда того требовала обстановка, шел на передний край, в какое-нибудь из подразделений, чтобы принять участие в отражении атаки противника, повести за собой бойцов.
Вспоминается в этой связи ночь на двадцать восьмое ноября сорок третьего года. Силами батальона 141-го полка была назначена разведка боем, которой должен был руководить начальник штаба дивизии подполковник Полянский. Георгий Иванович Терновой, с согласия начальника политотдела, тоже отправился в батальон. Прибыл он туда заблаговременно, познакомился с планом разведки, зашел в землянку группы захвата, побеседовал с их командиром младшим лейтенантом Михайловым и с бойцами, проверил их готовность к бою.
Назначенный час приближался, а Полянский по какой-то причине в батальон не прибыл. Комбат заволновался. Не спокоен был и Терновой. И вот уже на рассвете, за тридцать минут до боевой операции, раздается телефонный звонок. Георгий Иванович берет трубку и узнает голос комдива. Полковник Введенский приказывает ему взять на себя общее руководство разведкой.
– Есть взять руководство разведкой, - повторяет Терновой и немедленно приступает к выполнению приказа, понимая, что на него возложена ответственность за исход боя.