...И вся жизнь (Повести)
Шрифт:
Об этом, собственно говоря, и было написано в письме. Мать Сергея благодарила журналиста за то, что он проявил заботу о мальчике, обещала, что, как только получит свободу, возьмется за ум и до конца дней своих будет делать все, чтобы сын мог ее простить, не стыдиться своей матери.
— И это не единственный отклик на мою статью, — сообщил Анатолий. — Правда, предсказание Станислава Иосифовича, что десятки читателей предложат свои услуги, чтобы усыновить Сергея, не оправдались…
Мальчишка помрачнел, засопел носом. Это не ускользнуло от глаз Павла Петровича.
— Ты бы думал, прежде чем говорить. Расхвастался не в меру.
— А что я такое сказал? — пожал плечами Анатолий.
Но
— Если я вам лишний, можете меня в субботу и не брать. Все равно скоро мама приедет.
— Дурень, кто тебе сказал, что ты нам лишний?..
Герасим Кузьмич торжествовал:
— Вот она, твоя недоработка, Павел Петрович. Видишь плоды зазнайства.
Анатолий, с трудом сдержав себя, чтобы не ответить грубостью на замечание заместителя главного редактора, примирительно спросил у отца, зачем он хотел его сегодня видеть.
— Разговор длинный, пойдем в коридор. Чтобы не мешать Герасиму Кузьмичу…
Выслушав историю тети Маши и просьбу отца — поговорить с мужем женщины, побывать в артели, где он работает, Анатолий отказался:
— Извини, у меня есть дела и поинтересней. Встретил на днях меня товарищ Курелла, подкинул одну темку… Вот если бы ее вытянуть, прозвучала бы.
— Ладно, этим неинтересным делом я займусь сам.
— Не советую. Вот купил книгу воспоминаний военных корреспондентов. Почитай. Созвучно теме твоей повести. Мой совет — не разбрасывайся.
— Спасибо за совет. А тебя, Толенька, я хочу предупредить. Смотри, чтобы голова не закружилась. Реже ссылайся на первого секретаря горкома… Что-то давно Женя ко мне не заглядывала.
— Не знаю. Я сам ее редко вижу. Ну, мне пора.
— До свидания. Подумай над тем, что я тебе говорил.
Ветер в лицо
1 апреля
Веселый день. Мы даже собирались выпустить первоапрельский номер «Зари» с шутками, курьезами, розыгрышами. Олег Игоревич сумел всех увлечь этой идеей. Работали с интересом, но разыграли, оказывается, сами себя.
Передо мной лежит сегодняшний номер нашей «Зари», и смеяться хочется навзрыд. Вчера получили по ТАССу доклад, большой, очень важный, нужный. Пришлось давать в номер и — прости-прощай все наши задумки.
— Газета есть газета, — глубокомысленно изрек наш ответственный секретарь.
— Человек предполагает — ЦК располагает, — шепнул мне на ухо Виктор Светаев.
После планерки позвонила Женя, ехидно сказала:
— Прочла вашу газету. Очень остроумный номер. Все еще смеюсь… над собой. Я тебе, дуреха, верю, что ты занят, интересный номер готовишь, а ты, оказывается, ездил в Москву, доклад помогал составлять…
— Понимаешь, Женюрка…
— Я все прекрасно понимаю, — и повесила трубку.
Не стал я ей звонить. Злится. Ну и пусть! Вообще она последнее время часто хмурится. Причем совершенно напрасно. Недавно случайно я встретил студентку из Ленинградского университета, вместе начинали учебу на факультете журналистики. Я ей показал достопримечательности Принеманска, затем посидели немного в кафе. Об этом узнала Женя и начала ехидничать. Попытался отделаться шуткой:
— Сколько раз я видел тебя с девушками и никогда слова не сказал. Я же один раз пошел со знакомой, и ты уже недовольна. Где же равноправие! Разве это справедливо?
Женя не поняла юмора. Оправдываться мне не в чем, объяснять — нечего вроде. А может быть, ей все-таки позвонить, разыграть в связи с первым апреля?
Так и живем. Ссоримся, злимся, а друг без друга скучаем. Уверен, что она сейчас ждет моего звонка.
3
Отец начинает чудить. От скуки не знает, что делать. Его всерьез заинтересовала проблема пьянства. Позвонил из больницы главному редактору, попросил подобрать для него все письма, которые за последнее время получала редакция о пьяницах. Маркевич хотела поручить это дело мне. Но я наотрез отказался. Дудки. Пусть знает, что и у меня есть характер. И я имею право работать над своей темой.
Отец думает, что я хвастался, а ведь на самом деле секретарь горкома посоветовал мне продолжать писать о мещанах. Встретились мы со Станиславом Иосифовичем в книжном магазине. У него, видно, было свободное время, и он предложил пройтись, поглядеть, что делается в Принеманске. Заглянули в несколько магазинов, в парикмахерскую, посидели в сквере. Секретарь увлеченно говорил о необходимости борьбы против мещанства.
— Сама постановка вопроса о судьбе мальчика на пленуме горкома вызвала недоумение у некоторых товарищей, всполошила мещан, — отметил Курелла. — Да, мы выступили против людей черствых, безразличных, задели святая-святых мещанина. Мещанин, чтобы выжить, пытается идти в ногу с веком. Чего греха таить, встречаются мещане и с партийными билетами. И об этом надо писать. Может быть, ты хочешь попытать свои силы? Ты молод. Над тобой не висит груз привычек, стандартов. Молодость всегда непримирима к злу. Герань на окошечке, семь слонов на счастье — все это больше не эмблема мещанства. Может быть, нам следовало бы обратить внимание на мещанина, который и одевается со вкусом, и в хороших вещах разбирается, и речи правильные с трибуны произносит, а?
Присмотрись, Толя, к такого сорта людям и попробуй начать разговор в газете о мещанах и мещанстве. Я позвоню Олегу Игоревичу.
Беседа с секретарем горкома произвела впечатление. Я, кажется, чуть-чуть влюбился в Станислава Иосифовича. Вот это настоящий коммунист!
5 апреля
Пересказал разговор с секретарем Криницкому. Он подтвердил, что Станислав Иосифович ему звонил. О мещанстве, конечно, надо писать. Выслушав меня, он заметил:
— Ты чересчур прямолинейно понял рассуждения Куреллы, — о мещанах с партийным билетом. О перерожденцах наша печать писала немало. И нужно быть очень осторожным, многое изучить, взвесить, прежде чем бросить коммунисту обвинение в том, что он оторвался от масс, стал мещанином.
— Знаю, тема не из легких, ветер будет дуть в лицо.
— Ветер в лицо — красиво звучит, — заметил Криницкий. — Но обветрит лицо, станут шершавыми губы, будут слезиться глаза — не все заметишь! Я тебя не отговариваю. Есть силы — берись за эту тему.
У меня такое чувство, словно перешел на третий курс журналистского университета, не факультета журналистики, а подлинного университета жизни, где сама жизнь набивает шишки, возможно, и по пятибалльной системе, не подсчитывал. Первый курс, образно говоря, когда тебя, неопытного щенка, бросают в море фактов, и ты должен найти более или менее подходящий, принести его в редакцию, а там его используют по своему усмотрению. На первом курсе приходится осваивать даже такое, кажется, с детства привычное дело, как умение разговаривать с себе подобными. На втором курсе ты учишься расставлять слова по местам, начинаешь думать над каждым словом, преодолевать привязанность к красивостям, особенно звонким и часто употребляемым фразам. Ищешь форму подачи материала, учишься рассказывать о том, что видишь. А вот сейчас, на третьем курсе, наставники, такие, как Курелла, да и наш главный редактор, учат самостоятельно мыслить.