...Имя сей звезде Чернобыль
Шрифт:
Птицы, вороны вертикальной стенкой … вылетают из зараж/енной/ радиацией местности.
Радостью отвергать войну, уничтожение радости жизни, не об этом ли, не так ли, не для того и моя новая повесть?
Композиция «Пасторали» — «веревка», «спираль» те снова и снова показывается то, что уже было: цветы, волосы Рождающейся, «отсеки» и т. д.
Если «Пастораль» получилась — до следующей повести 10 лет (а это то же, что и 100!)…
Мучило: как написать о ядер/ном/ конце. И тут
Человек — открывшийся глаз вселенной, смотрит в бездну мироздания. Но и бездна смотрит нам в глаза. А будет, вел/икий/ драм/атург/ смотреть, когда закроемся, существует тот взгляд без этого, без нас?
Ты что, хочешь напугать мироздание? В/еликого/ Д/раматурга/ напугать?
ПОСЛЕДНЯЯ ПАСТОРАЛЬ
1
— Все мы теперь — сукины дети!
Калісь глядзеў на сонца я,
Мне сонца асляпіла вочы.
— БОЕВАЯ ТРЕВОГА! РАКЕТНАЯ АТАКА! В ЗАЛП НАБРАТЬ ПЕРВУЮ… ВТОРУЮ… ТРЕТЬЮ ПРИГОТОВИТЬ К ПУСКУ… ПОЧЕМУ НЕТ ДОКЛАДА? НЕ СЛЫШУ ДОКЛАДА! МЫ ЕЩЕ ЖИВЫ, ЖИВЫ! ПОВТОРЯЮ: ПРИГОТОВИТЬ К ПУСКУ… ПЕРВУЮ… ВТОРУЮ… ТРЕТЬЮ! ПОЧЕМУ НИКТО НЕ ОТВЕЧАЕТ? НИКТО НЕ ОТВЕЧАЕТ… ПОЧЕМУ?!
КАНАРЕЙКА, МАЛЕНЬКИЙ НЕЖНО-ГОЛУБЕНЬКИЙ КОМОЧЕК, МЕРТВО ЛЕЖИТ В КОСО ПОВИСШЕЙ КЛЕТКЕ, БОЛЬШИЕ И ТЕМНЫЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ТЕЛА С УДУШЕННО СИНИМИ ЛИЦАМИ И ВЫТЯНУТЫМИ ШЕЯМИ ОБМЯКЛИ В КРЕСЛАХ У ПУЛЬТОВ, ЧЕРНЕЮТ И ГРУДЯТСЯ У СТЕНКИ ВОЗЛЕ ЗМЕЯЩИХСЯ ТРУБ.
И ТОЛЬКО ГОЛОС ВСЁ УБЕЖДАЕТ:
— МЫ ЖИВЫ, МЫ ЕЩЕ ЖИВЫ!..
НА БЕЛОЙ ПОЛОСКЕ, НАШ1ИТОЙ ПОВЕРХ ЧЕРНОЙ ХЛОПЧАТОБУМАЖНОЙ КУРТКИ (А ВОЗМОЖНО, ТЕМНО-СИНЕЙ, ПОЛУМРАК ВСЁ СМАЗЫВАЕТ), УГАДЫВАЕТСЯ СЛОВО: «КОМАНДИР». ТУСКЛО СВЕТЯТСЯ ЛАМПОЧКИ ПОДСВЕТКИ, НА ТАБЛО ПОЯВЛЯЕТСЯ, НО ТУТ ЖЕ ИСЧЕЗАЕТ ИГРУШЕЧНЫЙ СИЛУЭТИК РАКЕТЫ — ЧЕЛОВЕК СНОВА И СНОВА ПЫТАЕТСЯ ВЫЗВАТЬ ЕГО, УДЕРЖАТЬ… НАБРАТЬ ПЕРВУЮ… ПЕРВУЮ…
ТЕЛЕКАМЕРЫ, УСТАНОВЛЕННЫЕ НА ОСНОВНЫХ ЖИЗНЕПИТАЮЩИХ ПОСТАХ ПОДВОДНОГО КОРАБЛЯ, ПЕРЕДАЮТ ЛИШЬ МУТНЫЙ ПОЛУМРАК И КАКОЕ-ТО В В НЕМ ШЕВЕЛЕНИЕ…
— МЕ-ЕДЛЕННО! МЕ-ЕДЛЕННО ДВИГАЕТЕСЬ! ЧТО ВЫ ПОЛЗАЕТЕ, КАК ЧЕРВИ?.. ПОВТОРЯЮ: ВКЛЮЧИТЬ РЕГЕНЕРАЦИЮ ВОЗДУХА ЦЕНТРАЛЬНОГО ПОСТА. ПОЧЕМУ НЕ…
ЧЕЛОВЕК НЕУВЕРЕННО ПРОТЯНУЛ РУКУ К СТОЛИКУ, ГДЕ БЕЛЕЕТ РАСКРЫТЫЙ ЖУРНАЛ С ПРИВЯЗАНОЙ НА ШНУРОЧКЕ ШАРИКОВОЙ РУЧКОЙ, НО ТУТ ЖЕ ВЯЛО ОТКИНУЛСЯ НА ОВАЛЬНУЮ СПИНКУ КРЕСЛА, ОНО КРУТАНУЛОСЬ — ТЕПЕРЬ ЕГО ГАСНУЩИЙ, ИСКАЖЕННЫЙ МУКОЙ ВЗОР С НЕЕСТЕСТВЕННОЙ ПРИСТАЛЬНОСТЬЮ УСТРЕМЛЕН НА ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ.
ЗНАКОМО НАКЛОНИВ НАБОК ДЕТСКУЮ ГОЛОВКУ, ЧТОБЫ СОВЛАДАТЬ НА ВЕТРУ С МЕДОВОЙ ТЯЖЕСТЬЮ ВОЛОС, ОНА СМОТРИТ ИЗ УТРЕННЕЙ МОРСКОЙ СВЕЖЕСТИ СПОКОЙНО И БЕЗМЯТЕЖНО, СОГЛАСНАЯ ЛИШЬ НА СЧАСТЬЕ И БЛАЖЕНСТВО ВО ВСЕМ И ВЕЗДЕ, НА НЕЖНУЮ ЛАСКУ И ВЕЧНУЮ КРАСОТУ ВСТРЕЧАЮЩЕГО ЕЕ РОЖДЕНИЕ МИРА…
2
Выйшлі з ёй, дзе сенажатная краса
Зіхацела, як вясёлкі многацветны ўзор,
Вострая яшчэ дзе не забразгала каса,
Дзе
Коса протестующе звенит, как от удара по проволоке, сухо, скрежещуще, внутри все сжимается, невольно сдерживаешь руку, хотя знаешь, что не по железу — по стеблю растения бьешь. Стебли проволочно-тонкие, а сами цветы рыхлые и огромные, похожие на желтые грибы. Мокро и тяжело плюхаются на землю, безнадежно сухую, каменистую; откуда только и влагу набирают, напитываются? Видимо, ночную, пока мы спим. А сейчас, под первыми лучами солнца, им уже душно. Возьмешь в руку шляпку цветка-гриба, сожмешь — клейкое, липкое, белое польется по пальцам. И теплое, как живое из живого тела.
Выкошу, и до самого вечера будет чисто, голо, одна стерня, как металлическая щетка, но к утру снова — желтый плотный ковер из цветов. И я снова воюю с ними: ссекаю, волоку, толкаю ногами, сгребаю к краю скалы и спихиваю вниз. Коса у меня индусская — это скорее серп на длинной насадке, рукоятке, и нужен не взмах, не разворот плеча, как при обычной косьбе, а вращательное движение от локтя.
Нет, не цветы это. Она первая обнаружила: радостно побежала к ним в неожиданно расцветшие утренние луга-травы, но поскользнулась на желтой слизи, поднялась и обиженно повернулась в мою сторону: что это? за что?! Теперь Она боится приближаться к цветам, уверяя, что от них несет падалью. Тошнит Ее, всю выворачивает. Но это уже Ее фантазии. Никакого запаха, разве что сырость грибная.
Я тоже знаю: это не цветы! Большущие, сырые, драконьи головы гневно вздрагивают под моими ударами, а наступишь — сверчат, попискивают. Напитавшиеся сыростью огромные скользкие грибы, маскирующиеся под цветы. А что маскируется под грибы — это еще надо понять.
У многоплеменных индусов была легенда о драконе, которого никому не победить, лучше и не пытаться: из каждой капли его крови, упавшей на землю, рождается еще один такой же многоглавый… Может, и с цветами то же самое получается: ссекая, я тем самым сею, размножаю эту пакость?
Уродливо-пышные и яркие, внешне похожие на эти, делали и продавали когда-то возле городских кладбищ — поролоновые, закрепленные на проволоке.
Если глянуть на наш остров со скалы — огромная желтая клумба. А в сторонке, где наша семейная пещера, — прижавшиеся друг к дружке березки. Там сейчас спит Она. Под утро Ей спится, как в детстве. Стараюсь закончить работу, выкосить и убрать цветы хотя бы вблизи нашего жилья, пока Она не проснулась. Проснется и, даст Бог, не сразу вспомнит, что они здесь, поджидают Ее. Радостная утренняя улыбка, которую я особенно люблю, дольше продержится на заспанном теплом лице, на теплых, влажных губах…
В сознании, памяти цветы эти соседствуют с крысами, от которых прежде не было спасу. Двух-, трехглавые, короткохвостые, огромные, как бобры: смотрит, уставившись на тебя не двумя глазами-стекляшками, а четырьмя, шестью, внимательно, неотступно. Убегали неохотно, раньше камнями нашвыряешься: пошла! пошли! Но в одну ночь всё переменилось, монстры-крысы исчезли, как и не было. Открыли мы глаза, выглянули из нашей пещеры — остров будто повис в воздухе, излучая желтое сияние. О, как Она обрадовалась, как побежала в ликующий этот цветник!..