1 марта 1881 года. Казнь императора Александра II

Кельнер Виктор Ефимович

К этому могу добавить, что в слежении за проездом; Государя Императора в его поездках по городу я также принимал участие, хотя весьма короткое время, вместе с некоторым Арсением или Аркадием [А. В. Тырков. — Сост. ], по-видимому, студентом, с которым меня познакомила Перовская, но не помню, где именно. Отчеты в наших действиях мы с Арсением отдавали Перовской, кажется, на Б. Дворянской или Монетной улице, где собирались все следившие, в том числе какая-то барышня Лиза [Е. Н. Оловенникова. — Сост. ], Макар, кажется, студент, Котик и еще несколько лиц, которых не знаю. Собирались мы в комнате, очевидно принадлежащей студенту, но где она была, я не знаю ни номера дома, ни квартиры, ни названия улицы, потому что меня приводил Арсений или Аркадий, с которым для этой цели уславливались встречаться в кондитерской Андреева. Мне ничего не известно о том, чтобы Перовская или кто-либо из членов партии завел или предполагал завести сношения с кем-либо из служащих в крепости ради каких-либо целей. Котик же мне как-то говорил, что у них есть связи в Иваново-Вознесенске Владимирской губернии с рабочими, но с кем именно, не знаю.

<…> С этого момента, т. е. с того времени, когда конспиративная квартира была указана нам,

наступает нечто вроде нового периода, резко отличающегося по своим свойствам от прежних и длившегося не более недели вплоть до 1 марта. Этим периодом надлежит заняться серьезнее, чтобы со своей стороны не утерять ни одного штриха, могущего дополнить картину. Еще припоминаю, что в начале этой зимы я, до поступления моего в рабочую организацию, при посредстве Желябова познакомился с той блондинкой, которую вы называете Софьей Перовской, знакомство произошло в Гостином ряду, под арками со стороны Невского. Блондинка же познакомила меня с 5–6 лицами, кажется, студентами, некоторых я знал по имени: Макар, напр[имер]; в числе их была барышня — должно быть, студентка, по имени Лиза (она курит папиросы), меня им отрекомендовали под именем Николая. Не помню, где собралась в первый раз эта группа, пришел туда Котик, что я совсем позабыл за это время, блондинка и еще неизвестный мне человек лет 35, который сказал нам, что по примеру прежних лет нужно организовать слежение за Государем, причем объяснил, что в прежнее время дело велось так-то, как он рекомендует делать это и теперь, велось исключительно молодежью и из слежения видно было, существует ли периодичность в выездах Императора, имеет ли он постоянные места для прогулки, что ли, и т. д. И в этом году ему поручено было сорганизовать группу для слежения, что он и предлагает нам, добавив при этом, что следят для произведения некоторых действий. Согласие было дано, и следить начали по набережной Невы, а затем наблюдали поездки в манеж. Время было разбито на очереди, и мы постоянно чередовались. Я следил по 1/2 ч. в день или больше, по Дворцовой набережной преимущественно. Около манежа следили в воскресенье, но я этот день оставил свободным для агитации, поэтому ни разу не пришлось быть у манежа, или, кажется, раз был. Собирались для собрания полученных сведений раз в неделю в различных местах — по комнатам следящих, я при этом просил, чтобы моей памяти не утруждали запоминанием адресов, а водили на квартиры, для чего я постоянно встречался в 5 или 1/2 5 вечера с Арсением или Аркадием, молодым человеком, имени которого точно не запомню, и он проводил меня на сходку, причем я, понятно, не мог узнать улицы, что тогда не было и интересно, впрочем. Чаще бывали на Петербургской стороне, не помню, в какой улице. Что это истинно — может подтвердить блондинка. Затем чего-либо относящегося до покушения я положительно припомнить не могу, а стало быть, перейду к последнему, подготовительному к покушению периоду.

Я, как доброволец, могу указать только те приготовления, которые знакомили нас, добровольцев, с исполнением покушения. Эти приготовления заключаются в 1) избрании средств к достижению покушения: лекции о снарядах, проба оных под руководством техника; 2) указании места действия, плана действия. При этом не был затронут вопрос о силах действующих, которым добровольцы являлись пособниками.

1. В первый раз собрались вечером на квартире по Тележной улице мы, добровольцы, т. е. Котик, я, был, кажется, Тимофей Михайлов, не помню, был ли тут Михаил, или я с ним познакомился иначе. Пришел Желябов и сказал, что придет еще один человек, который объяснит нам некоторые снаряды, посредством которых возможно совершить покушение. Назвал человека этого техником, который действительно вскоре явился. Мы сидели в угловой комнате, а техник разделся в первой от кухни, поэтому, принес ли он что с собой, вроде банок, пакетов или иных значительных вещей по объему, никто из нас видеть не мог. Сейчас же он принялся за объяснение устройства метательных снарядов, что я описывал по памяти прежде. При объяснении не было никакого снаряда, а техник пользовался чертежами, причем производил незначительные опыты, показывающие нам, что вещества, заключенные в банке, горят мгновенно, сжигая их отдельно в очень малых количествах. По окончании лекции зашел разговор о количестве гремучего студня, причем техник сказал, что готового имеется не больше 20–25 ф[унтов], но, кажется, добавил, что можно приготовить и больше, потому что кто-то из присутствующих заявил желание иметь малые снаряды для самозащиты. Очевидно, что из имеющегося вещества можно было приготовить снарядов 4–5, если по 5–6 фунтов каждый. Затем Желябов торопился куда-то и посоветовал нам расходиться поодиночке. На квартире мы условились, чтобы встретиться где-либо, так как необходимо испробовать снаряд на практике. Назначена была для этого, помню, пятница, ресторан Детроа, куда бы мы собрались обедать, причем техник просил, чтобы на пробу шло не больше 4 чел., считая его, чтобы не обратить внимания многочисленностью лиц; место пробы было не назначено, но предполагалось, что должно быть пустынное, поэтому необходимо возможно меньшее число пробующих. Пробовать пожелали Котик, Михайлов и я. В пятницу в 1 ч. дня собрались у Детроа, и техник заявил, что пробный снаряд не готов совершенно, а поэтому и пробовать не стоило, так как он не даст верного представления об истинных качествах снаряда. Решили отложить пробу на субботу, техник указал место за Смольным монастырем, перейдя реку, как удобное. Поэтому в субботу утром, в 9 час, по сделанному в пятницу у Детроа условию, означенные лица встретились на углу Невского и Михайловской, сели в конку, имея с собой снаряд, похожий на те, которые были потом, но только вместо студня был песок; нужно было удостовериться только в том, что ломаются ли легко трубки при ударе и производит ли серная кислота желаемое действие, т. е. выливается ли она из сломанных трубок. Приехав до берега реки Невы, мы перешли ее, шли по противоположному берегу, удаляясь от реки довольно долго по дороге, ведущей не знаю куда. Место мне это совершенно незнакомо, поэтому точных указаний дать не могу. Наконец, выбрав по дороге довольно пустынное место, заготовили снаряд, и Тимофей Михайлов бросил его на дорогу; произошел звук от взрыва гремучей ртути (около 1/2 золотника), отбросившего крышку от банки. Затем вернулись по боковой дороге в город. Насколько я припоминаю теперь, мы пришли вновь на конспиративную квартиру для каких-то указаний от Желябова, и так как он долго не приходил, то я упрекнул его за это, а когда сказали, что он совсем не придет, то я сказал по этому поводу что-то, рассердившее окружающих, и кто-то, не Геся ли Гельфман, сказал мне, что если не придет, то, значит, занят.

Уходя, техник просил нас не ходить в такие места, где можно быть арестованным. «Обыкновенно в такие минуты

аресты как-то возможнее», — пояснил он. Окончательно решили прийти на квартиру в воскресенье, 1 марта, чтобы получить снаряды и необходимые указания. Более ничего припомнить не могу, относящегося до подготовления к покушению с этой стороны.

2. В воскресенье утром я пришел на конспиративную квартиру, около 9 ч. утра. Был ли кто там раньше — не помню. В скором времени собрались и остальные, т. е. Котик, Михайлов и Михаил, насколько помню. Затем пришла Перовская, принеся с собою довольно большой узел с снарядами; сколько их было, не знаю, однако, во всяком случае, не больше 2-х, потому что они были достаточно тяжелы, и притом нести большое количество было бы опасно — можно уронить, споткнуться и т. д. Она сказала, что ехала на извозчике, что еще более подтверждает мою мысль, потому что на коленях можно удержать в безопасности только два таких. Она и сама указала, что снарядов не успели наготовить, хотя несколько человек работали всю ночь, объяснила это внезапно происшедшим арестом Желябова, расстроившим их дело. Это было для нас новостью, несколько смутившей нас. Затем она принялась объяснять план действия, начертив при этом приблизительно местность на конверте. Государь, по ее объяснению, в манеж ездит по Невскому, Малой Садовой и Большой Итальянской. На Малой Садовой она кружком означила пункт, где «его уже ждут», наша роль заключалась в том, чтобы занять углы Мал. Садовой и Бол. Итальянской. По Невскому должны быть два человека: один может стоять у памятника Екатерине, а другой — на противоположной стороне проспекта, на углу, который ближе к Адмиралтейству. Угол Садовой и Бол. Итальянской только один, где позволяют стоять публике, поэтому там можно расположиться двум человекам, но стоять не вместе. Когда Государь будет въезжать на Садовую, то мы должны приближаться к углам, но не входить в нее. Если будет слышен звук от какого-то взрыва, то это будет служить сигналом, чтобы входить в Малую Садовую. Означенные места она обозначила на конверте кружками. После этого объяснения она предложила нам самим разобрать места стояния, на что мы не согласились. Тогда она прибавила к своим объяснениям еще следующее: если взрыв на М. Садовой будет почему-либо неудачен, то больше основания предполагать, что испуганный взрывом кучер императорской кареты поедет дальше, к манежу. Поэтому пункт у манежа представляет больше опасностей. Остальное все высказал я в протоколе от 12 марта, и более пока никаких обстоятельств, предшествовавших покушению и относящихся к самому покушению, не припомню. Всему зачеркнутому и сверхнадписанному в этом моем заявлении прошу верить.

[14 марта].Предъявленную мне сейчас личность, которую вы называете студентом С.-Петербургского университета Аркадием Владимировым Тырковым, я знаю и признаю в нем того человека, которого во вчерашнем моем показании назвал Арсением или Аркадием, указывая на то, что при слежении за покойным Государем Императором этот человек, встречаясь со мной в кондитерской Андреева вечером, приводил меня в те студенческие, по моему мнению, комнаты, где Софья Перовская отбирала у нас указания о проездах Государя, и, как видно было из его объяснений с Перовской, что он следил одновременно со мной, только в другие очереди.

Предъявленную мне также сейчас личность, которую вы называете Елизаветой Оловенниковой, я знаю; она известна была мне со слов Перовской, которая познакомила меня с этой барышней, под именем Лизы, фамилии же ее я не знал. Она также, вместе со мной, приходила на те квартиры, где мы встречали Перовскую, и отдавала также отчеты Перовской в своем слежении за поездками по городу покойного Государя Императора.

[20 марта].В предъявленном мне сейчас человеке, которого вы называете Кибальчичем, я признаю того самого техника, о котором я говорил в моих предыдущих показаниях; его я встречал на Тележной улице, в конспиративной квартире, а затем в субботу, накануне 1 марта, он ездил с нами для пробы действия снаряда. Кроме того, я его, как уже показывал, встречал в ресторане Детроа. Фамилии и его клички я не знал, а был он мне известен как техник. <…>

[22 марта].…В воскресенье, 1 марта, Перовская сказала, что если не придется действовать по указанному ею плану, то нужно последить в понедельник за Государем по набережной Невы до Летнего сада и действовать там, не указывая на способ действий — минами ли или метательными снарядами исключительно, так как раньше было известно из слежения за Государем, что он проезжает по набережной от дворца до Летнего сада от 2–3 часов пополудни. Следить она в этот раз поручила Гельфман.

Проходя с Желябовым, я заметил, что он иногда проходил в дом на Почтамтской улице, где помещается трактир «Венеция».

В предъявленной мне 4–5 марта личности, называющейся мещанином Козыревым, настоящая фамилия его Орлов, я признаю своего знакомого, которого узнал чрез Желябова. Я знал его как агитатора, но совместных действий не производил. Орлов снабдил меня на время рукописями, касающимися с. — п[етер]бургских заводов и рабочих, между которыми я видел рукопись о работах на Литейном мосту. Рукописи эти, очевидно, не все принадлежали ему, потому что почерки их весьма различны. Он приходил ко мне на квартиру угол 9 [9-я ул. Песков. — Сост. ] и Мытнинской, № 19, а моя бывшая хозяйка г-жа Ермолина должна знать его.

В предъявленной мне сейчас карточке личности, которую вы называете Верой Филипповой, урожденной Фигнер, я признаю большое сходство с неизвестной мне брюнеткой, бывавшей по Тележной улице, в д. № 5, и проходившей без снаряда по Невскому проспекту 1 сего марта для наблюдения за покушением — в числе лиц гуляющих. Я говорю «большое сходство», потому что она изменилась несколько и только первый взгляд на карточку позволяет сказать утвердительно, а при дальнейшем рассмотрении карточка моложе оригинала. Видел ее приходящей на квартиру по Тележной улице в субботу вечером в первый раз, кажется, до прихода Перовской, а затем в воскресенье, когда я сказал выше. Одевалась она очень просто: в платке (черном) и довольно старом простом пальто. В воскресенье пред проездом Государя она стояла у Екатерининского памятника, напротив той стороны Невского, у которой находилась лавка Кобозевых. Всматриваясь хорошенько в карточку, особенно в глаза, я утверждаю, что карточка принадлежит именно этой брюнетке, о которой я говорил.

На вопрос, не была ли означенная брюнетка m-me Кобозева, я ничего сказать не могу, потому что ни Кобозева, ни жены его не знаю. Но я думал, что это она, более сильным указанием было то, что она, смотря на проезд Государя, старалась быть на противной стороне Невского проспекта.

Печатается по: 1 марта 1881 года, с. 234–277.

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИЗНАНИЕ РЫСАКОВА

[Из прошения Рысакова на имя Александра III от 30 марта 1881 г.]