100 рассказов о стыковке. Часть 1
Шрифт:
Сорок лет спустя, в самом конце XX века, энтузиаст космической летописи В. И. Филимонов выпустил специальный календарь, в котором приведены даты рождения всех космонавтов и ведущих специалистов РКТ. По странной ошибке, вдобавок к 7 января, дню православного Рождества, там указана еще одна дата моего рождения — 10 апреля, которую я стал называть своими профессиональными именинами.
В те годы в НИИ-88 все было очень секретным. Для того чтобы что?то узнать о расстановке сил в огромном институте, я обратился к нашему строительскому соседу, Н. А. Грибоедову, отец которого тоже преподавал в Лестехе и часто играл с моим отцом в преферанс — еще одну игру для тренировки мозгов, популярную в те времена даже среди нас, студентов. Младшему Грибоедову
Обычно Королёв сам принимал молодых специалистов и распределял их по отделам. Во что это порой выливалось, можно судить по истории, которая произошла год спустя с моим приятелем Юрием Жуком. Один из заместителей Главного направил его сначала к нам в отдел. Вернувшись из командировки, Сергей Павлович вызвал молодых специалистов к себе: вошли двое. Держа приемную записку, Главный прочитал: «Жук… Ты Жук?» — спросил он первого. «Нет», — ответил тот. «Оба вы жуки, — сказал Королёв, — пойдете проектировать космические аппараты, сейчас вы там нужнее».
Тогда, в те апрельские дни, я не оказался таким удачливым, как Жук. Ни Главного, ни его заместителей в мой первый день на предприятии не оказалось, никто не знал, где все руководство и когда оно появится. Только много лет спустя после смерти Королёва мне удалось выяснить, что тогда он докладывал в Академии наук о высотных пусках геофизических ракет. С Г. П. Желобаевым — специальным помощником, который отвечал, помнится, за сохранение секретов в ОКБ-1 и, видимо, считал себя первым человеком после первого зама (недаром секретный отдел всегда имел номер «1»), мы дня два ходили по разным конструкторским отделам и секторам, пока не забрели к главному управленцу КБ Борису Евсеевичу Чертоку. После нескольких подобающих ситуации фраз он вдруг спросил, не мой ли родственник академик Сергей Сыромятников, известный в те годы теплотехник. «Нет», — ответил я. «Быть вам академиком», — последовала неожиданная реплика.
Мне предложили заняться приводами и рулевыми машинами и направили в сектор В. А. Калашникова. Много позже Черток признался, что, предупрежденный Калашниковым о каком?то звонке сверху, он решил выяснить, насколько велик мой блат.
Таким не совсем прямым путем я попал в электромеханику, мою основную специальность на следующие десятилетия. Постепенно мне предстояло понять, что электромеханика — это гораздо больше, чем просто механика плюс электрика, и суждено было доказывать это на практике, на земле и в космосе.
Сектор Калашникова состоял из нескольких групп и испытательной лаборатории. Фундаментом сектора являлась конструкторская группа. Она была самой многочисленной и служила источником идей, технической политики, а часто — даже методов испытаний. Я попал именно в эту группу, хотя поначалу мне казалось, что не мой удел быть конструктором, выпускать детальные чертежи, стать «чертилой». Группой руководил Л. Б. Вильницкий, мой непосредственный начальник на целых двадцать лет. Этот мудрый и жизнерадостный человек стал для меня первым старшим товарищем, советчиком и учителем; он очень помог мне познать технику в целом, многие ее детали и тонкости. От него я очень многое узнал и о жизни, и о людях в целом. В конце концов, он сделал из меня конструктора, но это произошло позже. Путь к моему предназначению опять же не был прямым; я продолжал оглядываться: вокруг было много других групп, лабораторий и отделов. К счастью, они не увели меня далеко в сторону.
Мой аналитический и творческий ум довольно быстро проявил себя в самые первые дни. Рассматривая разработку следящего привода на соседнем кульмане, я быстро обнаружил принципиальную
Когда я пришел в ОКБ-1, там вовсю шла работа над первой советской межконтинентальной баллистической ракетой (МБР), которая так и не получила достойного ей названия. Под руководством Королёва ее начинали создавать с 1954 года. Она имела несколько шифров, в которые входила цифра «7», отражавшая номер королёвской разработки — Р-7. С тех пор ее так и зовут чаще всего словом «семерка». Уже через год ракета не только залетала, но и открыла космическую эру. В качестве носителя она впоследствии побила все рекорды долголетия по числу пусков, да и по другим параметрам. В разные годы модификациям «семерки» присваивались разные названия: «Спутник», «Восток», «Союз», «Молния». Эти названия говорят сами за себя.
В то время для нас, разработчиков отдельных компонентов, ракета в целом оставалась очень секретной. Помню, однажды кто?то из проектантов в порядке техучебы рассказал нам об общей компоновке ракеты и ее принципиальных особенностях. Несмотря на то, что техучеба всегда поощрялась руководством, первый отдел, узнав о такой инициативе, изъял у нас все записи на следующий же день, а инициаторы распространения сверхсекретной информации получили нагоняй.
Такая обстановка не способствовала нашему быстрому росту, мы по–прежнему созревали очень медленно.
Нельзя сказать, что нам, молодым, приходилось непосредственно контактировать с Королёвым. Его воля, руководящая линия проявлялись, прежде всего, в стратегии, которой подчинялась деятельность всех — от начальников до рядовых инженеров. Не слыша его слов и не читая приказов, мы знали, что в данный момент было первоочередным. В то же время, даже мелочи и детали, попавшиеся ему на глаза, доводились, как правило, до конца. Помню, в самые первые месяцы работы мне не платили зарплату: мою приемную записку, подписанную самим Королёвым, не утверждал главный бухгалтер НИИ-88. Как молодому специалисту с красным дипломом мне «положили» 1400 рублей вместо обычных 1300, а основная задача главного бухгалтера, видимо, состояла в том, чтобы экономить деньги. «Потерпи, — наставляла меня Антонина Павловна Отрешко, наш главный экономист, — Сергей Павлович от своей подписи никогда не отказывается». Так оно и случилось — лишние 100 рублей мне утвердили. Эти, еще доперестроечные, рубли (до денежной реформы 1961 года) были для нас довольно большими деньгами.
Весной и летом 1956 года наш сектор занимался в основном отработкой РМ — рулевых машин для новой, еще не летавшей пока «семерки». РМ «Аскания», изначально сконструированная немцами, как и вся ставшая классической ракета «Фау-2», этот продукт инженерного гения германцев предвоенных и военных годов был подхвачен и развит российскими инженерами после войны. Как это происходило, мы, молодые, тоже познавали постепенно и довольно медленно. Надо отметить, что вся работа с самого начала попала в руки не менее талантливых россиян, которые по мере разработок новых, более мощных ракет приобретали настоящий опыт и оттачивали мастерство. Сравнительно небольшая часть конструкторов «Фау-2», которых вывезли в нашу страну, была фактически изолирована от основных российских разработок, по крайней мере, мне их встречать никогда не приходилось.
Известны слова Королёва о том, что основная заслуга немцев заключалась в том, что им удалось собрать вместе всех советских ракетчиков.
Для межконтинентальной «семерки» требовались более мощные РМ, поэтому классическая «Аскания» была существенно модифицирована, и неоднократно, моими старшими товарищами. Я до сих пор помню индексы рулевых машин «семерки»: А7220 — для качания рулевых камер (А — центральный блок ракеты); Б7230 — еще более мощная РМ для управления воздушным рулем (Б — боковые блоки ракеты, «боковушки»). Надо сказать, что подобным путем форсирования и модификаций шли и другие конструкторы ОКБ-1, работавшие над другими компонентами баллистических ракет.