100 великих украинцев
Шрифт:
— Ответь мне как чекист, — сказал он после молчания, — ответь мне как революционер — зачем нужен этот человек в будущем обществе?
— Не знаю, — Боровой не двигался и смотрел прямо перед собой, — наверное, не нужен…»
До 1934 года, когда был написан это рассказ, миллионы «одинаковых» людей уже были ликвидированы «как класс». И хотя пламенные гуманисты продолжали твердить о любви к человеку, теперь они все больше хотели любить одного человека.
В том же 1934 году участники Съезда писателей горячо приветствовали Горького, против чего Алексей Максимович долго и гневно протестовал, подчеркивая опасность для народа культа одной личности. Эту тему в своем выступлении на съезде подхватил Бабель: «Иногда вдруг какой-нибудь человек —
«Учитель всех народов», «великий и мудрый» Иосиф Сталин не стал, как Горький, протестовать, но критики «Культа» не спустил никому. В приговоре по делу «члена шпионской троцкистской группы» Бабеля не забыли вспомнить и о творчестве «шпиона»: «описал все жестокости и нескладности гражданской войны, подчеркнув изображение только кричащих и резких эпизодов». Но когда через пятнадцать лет судили уже тех, кто сфабриковал «дело Бабеля», на вопрос судьи: «Вы прочитали хоть одну его строку?» — они отвечали: «Зачем?» Пожалуй, правы были критики 20–30-х: далеко не все читатели тех лет ощутили «бесспорную необходимость» книжек Бабеля.
И только в наши дни мы осознали, что произведения Бабеля нам очень нужны. Они учат думать, отстаивать собственное мнение, помогают различать правду и ложь о гражданской войне. И их нужно издавать оптимальными тиражами.
Теперь уже точно установлено: Бабель умер не от «паралича сердца». 17 марта 1940 года, в неполные 46 лет, он был расстрелян. Жена писателя А. Н. Пирожкова добилась реабилитации мужа еще в декабре 1954-го. Ни трусливая расправа, ни инсинуации вокруг имени писателя, цинично сочиненные в лабиринтах управленческих коридоров, ни сверхнадежные спецхраны не смогли умертвить жизнестойкое творчество Бабеля. И мы уверены, что люди, совсем недавно узнавшие об ужасных днях 29–31 мая 1939 года, когда трое суток подряд в сталинских казематах пытали автора «Конармии», будут читать и перечитывать высокую бабелевскую прозу.
Анна Ахматова
(1889–1966)
поэтесса
Настоящая фамилия Анны Андреевны Ахматовой — Горенко, по первому мужу — Гумилева.
Ахматова сердилась, когда ее называли «поэтессой». Она была Поэтом — даже в прозе. «У каждого поэта своя трагедия. Иначе он не поэт. Меня — не знают», — вырвалось однажды с ее уст.
В день летнего солнцестояния на Большом Фонтане под Одессой в семье отставного капитана второго ранга, инженера-механика Андрея Антоновича Горенко родился третий ребенок. Анна была средней среди братьев и сестер (Инна и Андрей появились раньше, Ирина, Ия и Виктор — позже нее). Дача Саракини на 11-й станции Большого Фонтана, откуда «годовалым ребенком я была перевезена на север — в Царское Село», — отзовется в самом, пожалуй, запрещенном ахматовском произведении — «Реквием».
Род Горенко — из казачьей старшины. Потомственное дворянство получил Антон Андреевич Горенко, защитник Севастополя, военный моряк, женившийся на крымчанке полугреческого происхождения. Предки ее по семейному преданию были корсарами. Ахматовский нос с горбинкой — от бабушки-гречанки. Имя Анна девочка получила по желанию матери, Инны Эразмовны Стоговой, в честь евангельской пророчицы, а также в честь бабушки Анны Егоровны Стоговой, урожденной Мотовиловой. Псевдоним — Анна Ахматова возник благодаря прабабушке Прасковье Федосеевне
Но в «Поэме без героя» Анна Ахматова скажи о себе:
«Вовсе нет у меня родословной, Кроме солнечной и баснословной…»Зимой 1894 г., в судьбу Ахматовой впервые вошел Киев. Тут на одной из дорожек Царского сада, куда пятилетнюю Аню водили гулять, девочка нашла необычную булавку в форме лиры. Неосторожное высказывание бонны: «Это значит, ты будешь поэтом», — оказалось провидческим.
Спустя два года в семью пришло горе: умерла Рика (так звали маленькую Ирину). «Эта смерть пролегла тенью через все детство», — записала со слов Анны Андреевны ее биограф Аманда Хейт.
О детстве Ахматова скажет в написанной незадолго до смерти, в 1965 г., автобиографической заметке: «Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсонес, около которого мы жили».
Однажды девочка нашла среди херсонесских камней небольшой кусок мраморной плиты с древнегреческой надписью. Аню умыли, одели, обули и повели с этой находкой в музей.
«… Я получила прозвище „дикая девочка“, потому что ходила босиком, без шляпы и т. д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных севастопольских барышень». Когда стриженая дикарка отпустила волосы — черные, длинные, густые и прямые, — они казались водорослями. А глаза — серые, с зеленоватым отливом.
«Читать я училась по азбуке Льва Толстого, а потом всю жизнь „воевала“ с ним, считая, что писатель несправедлив к Анне Карениной. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина („На рождение порфирородного отрока“) и Некрасова („Мороз, Красный нос“). Эти вещи знала наизусть моя мама», в «Первой северной элегии» —
«…женщина с прозрачными глазами (Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них), С редчайшим именем и белой ручкой, И добротой, которую в наследство Я от нее как будто получила…»«В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов». (Отец, заметив увлечение дочери новомодной поэзией, поддразнивал ее «декадентской поэтессой». Стихи в тетрадке она сожжет, сохранив в памяти и на бумаге лишь несколько текстов «доахматовского» периода).
Теперь надолго ее жизнь будет связана с Киевом: она будет учится в Фундуклеевской гимназии (1906–07) и на юридическом отделении Высших женских курсов (1908–1909).
С Киевом связана и жизнь двух дорогих для нее людей, чьи имена «…вызывали нечто в ее душе, что порождало это чудесное, нежное, слегка отрешенное выражение лица. Мне почему-то казалось, что в основе лежало особое чувство преклонения, которым она больше никого не почтила» — вспоминает мемуарист. Это были Иннокентий Анненский и Михаил Булгаков. И. Ф. Анненский в 1891–1893 гг. был в Киеве директором Коллегии Павла Галагана, расположенной почти напротив Фундуклеевськой гимназии, а в 1896–1905 гг. — директором Николаевской гимназии в Царском Селе. Среди его учеников был Николай Гумильов, с судьбой которого навечно переплелась судьба Анны Ахматовой.