1000 ночных вылетов
Шрифт:
— Танки! Коля, танки!
— Разведчик не может предполагать — он должен знать! — наставительно замечает Николай.
— Заходи для фотографирования. Снимок — документ. Вникаешь?
— Профессор!
Пока я строю заход, Николай успевает произвести расчеты. Небо полыхает вспышками фотобомб. В их ослепительном свете успеваю заметить торчащие из-под наваленных ветвей длинные стволы пушек.
Немцы поняли, что обнаружены, и ощерились огнем зениток. Вокруг нашего самолета хлопают разрывы, проносятся огни пулеметных трасс.
Мы уклоняемся от выстрелов и идем дальше вдоль
И опять всматриваемся в черноту ночи, опять стараемся увидеть, понять, разгадать.
Поворот, еще поворот, и мы ложимся на обратный курс. Николая явно беспокоят неиспользованные бомбы.
— Если ничего не обнаружим, ударим по огневым точкам на переднем крае. Поможем пехоте, — успокаиваю я его.
Наш маршрут проходит недалеко от Бобруйска. Где-то рядом в темноте затаился город, занятый врагом, на северной окраине которого большой вражеский аэродром. «Ударить бы по нему, — мелькает в голове мысль. — Сейчас на аэродроме, должно быть, полно бомбардировщиков и истребителей». О существовании этого аэродрома мы знаем давно, но почему-то до сих пор еще нет приказа об его уничтожении. Ну что ж, обойдем его стороной…
И вдруг темнота ночи раскалывается острыми мечами прожекторов, суматошно обшаривающих небо. В воздухе вспыхивают ФОТАБы, и тут же лучи вражеских прожекторов сходятся вместе на светлой точке самолета. Мгновенно включается вся зенитная оборона аэродрома. Снаряды, кажется, прошивают насквозь светлячок самолета. Решение приходит само собой. Увеличиваю обороты двигателя. Самолет послушно набирает высоту.
— К атаке, Николай!
— Есть!
Немцы, увлеченные боем, не замечают нашего приближения. Тем лучше!
Одновременно с разрывами наших бомб на земле на нас обрушивается шквальный огонь. Лучи прожекторов режут глаза, слепят, давят. Все внимание приборам! Только бы не потерять пространственное положение. Тогда конец…
Беспрерывно маневрируя, стараюсь вырваться из гремящего огня, из ослепительного света. Но он повсюду. И вдруг — тишина. Разворачиваю самолет к востоку, и тут вновь проносятся огненные трассы. Только теперь они идут не с земли, а откуда-то сверху. Неужели я потерял пространственное положение и не заметил, как самолет перевернулся вверх колесами?
— Справа в хвосте истребитель! — кричит Николай.
Ага, все становится на свои места. Значит, на этом участке фронта у немцев появились ночные истребители, которых раньше не было.
Николай отстреливается от истребителя, но ослепительный свет прожектора мешает ему вести прицельный огонь, так же как мне пилотировать.
Уже почти теряя надежду вырваться из огненного плена, тяну штурвал на себя и одновременно даю правую ногу. Наш самолет кувыркается в какой-то замысловатой фигуре. Из фюзеляжа в лицо летит мусор, забытый техником гаечный ключ больно ударяет по голове.
А лучи прожекторов шарят уже выше нас. Чтобы опять не попасть в их коварный свет, продолжаю резкое снижение, но, опережая нас, вновь летят огненные трассы, выпускаемые вражеским истребителем.
Жаль…
В эту ночь погиб Борис Обещенко. Это его самолет серебряным светлячком метался в лучах прожекторов, это к нему мы спешили на помощь…
Проводив нас, Борис вернулся в землянку КП, где пахло дымком и густым запахом свежескошенного сена, где у полевых телефонов сидела Тося. Его Тося! Борис пристроился на дощатых нарах, любуясь ловкими движениями ее рук, золотыми в отблеске электрического света локонами, разбросанными по плечам. Он весь отдался тому молчаливому, нежному созерцанию, на которое способны только влюбленные.
Когда пришла телеграмма с приказанием заснять вражеский аэродром у Бобруйска, Тося передала узкий листок бумаги командиру полка. Он внимательно прочел содержимое и молча протянул Борису.
Борис мог не лететь, его экипажу предоставили отдых. В своих мечтах он уже распланировал каждую минуту счастья, которое дарила им сегодняшняя ночь. Вот сменится Тося, и они уйдут в благоухание майских трав… Он мог не лететь, но в полку не было лучших мастеров фоторазведки, чем экипаж Обещенко — Зотов.
Командир полка лишь пристально взглянул на Бориса, тот молча наклонил голову и взял в руки шлем.
— Борис! — взволнованно вскрикнула Тося, заставив его вздрогнуть.
— Спокойно, Тося, — ответил Борис, положив на ее плечо широкую ладонь. — Через пару часов встречай. Как раз к концу смены…
Тося на миг приникла щекой к его руке. Борис улыбнулся, и ответная улыбка скользнула по губам Тоси. Улыбка, скрывшая страх. Как тяжело провожать! А разве легче встречать, зная, что завтра он опять уйдет в это страшное небо? Но об этом Тося не скажет Борису. Она будет молчать. Только подушке на постели в девичьем общежитии доверяет Тося свои тревоги, свой невысказанный страх за него. А тут надо улыбаться, надо верить в свое счастье. Надо!
— Я «Луна». Слушаю вас, я «Луна», — улыбается Тося. — Двадцать первый, вас просит тринадцатый. Соединяю. Я «Луна»…
А слезы без спроса наполняют глаза.
Борис идет к самолету и, вспоминая добрую улыбку Тоси, тоже улыбается. Своей Тосе…
Самолет, загруженный только фотобомбами, легко набрал высоту, подминая под крылья темноту ночи. Ровно гудит двигатель, отблески голубого выхлопа веселыми зайчиками заскакивают в кабину, на мгновение освещая склоненное лицо штурмана.
— Считаешь? — интересуется Борис.
— Уже рассчитал, — отвечает Зотов. — Боевая высота тысяча пятьсот метров. Курс триста градусов. Пройдем под углом к посадочной полосе.
— Что же, задумано неплохо.
Медленно текут минуты полета.
Медленно скребет самолет высоту.
— Тысяча пятьсот.
— Добро. Так держать.
Внизу едва заметный свинцовый блеск. По нему угадывается река. Борис доворачивает к реке. Где-то там, на противоположном берегу, Бобруйск, на окраине которого цель — вражеский аэродром. Борис прибирает обороты двигателя, и рев сменяется негромким бормотанием. Николай Зотов приникает к прицелу.