1000 ночных вылетов
Шрифт:
И опять перебазирование. На юг, в Тюрингию, в курортный город Эрфурт, совершенно не тронутый войной. И тоже на военный аэродром, который, по моему предположению, ранее принадлежал какой-то ремонтной фирме, летному училищу и, видимо, летно-испытательному отделу производственного предприятия. Во всяком случае, в ангарах были в ремонте или уже отремонтированные самолеты разных типов, а на дальней стоянке в конце взлетно-посадочной полосы стояли под чехлами несколько новеньких, видимо, еще и не облетанных, «мессера» с реактивными двигателями — по тем временам малоизвестная техника! Вот бы полетать на таком самолете! Жаль, не пришлось.
И опять жизнь военного
Я подаю рапорт об увольнении.
На перроне вокзала в Эрфурте людно. Сегодня я уезжаю домой. Уезжают домой и многие мои однополчане. Пришел на вокзал и наш первый командир полка, который еще вчера прилетел на аэродром Эрфурта для осмотра перед перебазированием его дивизии пикирующих бомбардировщиков. Мы крепко обнимаемся, жмем руки, обещаем не забывать друг друга, обещаем писать.
— А ты не совершаешь ошибку? — спрашивает меня Меняев. — Еще не поздно, подумай…
— Нет, Анатолий Александрович, я уже все обдумал — ответил я…
— Абфарен! — завопил проводник с площадки открытой двери вагона.
И никто тогда не предполагал, что наша новая встреча произойдет только через двадцать лет.
Как-то уж так получилось, что после случайной встречи в Гомеле связь с отчимом прервалась. Несколько раз я писал ему на адрес полевой почты, но ответа не было. А последнее письмо вернулось с отметкой: «Адресат выбыл»… А куда? Скорее всего, демобилизовался и уехал к эвакуированным дочерям и жене. И тот же вопрос — куда?
Под стук колес поезда в голову лезут всякие мысли одна другой тяжелей. Действительно, не ошибся ли я, покинув армию? Ты же хотел летать!.. Вот и летай до конца жизни! По кругу, в зону, по опостылевшему маршруту к мишени на полигоне!.. Разве это полеты? А где ты найдешь другие? В гражданской авиации! Там полеты по новым маршрутам, к новым городам, а то и в другие страны!
Как хорошо, что у меня появилась связь с Ниной — старшей сестрой моих юношеских друзей — братьев Заливако, Яна и Антона. В течение всех лет войны Нина искала братьев, но куда бы ни обращалась, приходил один и тот же ответ: «Пропали без вести»… В надежде хоть что-нибудь узнать о братьях Нина разыскала меня. Но и я ничего не знал — война разбросала нас в разные стороны. А раз установившаяся переписка между нами продолжалась. Вот и теперь я еду к ним — к Нине и ее матери. У них никого не осталось. А мне еще предстоит разыскать своих — отчима и всю нашу семью. Думаю, что объединенными усилиями сделать это будет легче.
В последний год Нина по работе была переведена из Гомеля в Минск и вместе с матерью переехала к месту работы. Поэтому я и поехал в Минск. Больше мне ехать было некуда.
От вокзала иду пешком через весь город на Комаровку. Этот район старого Минска был знаком еще по институту: недалеко находилась клиника, в которой мы проходили практику, рядом располагалось общежитие. Сколько хожено по этим улицам! А теперь иду и не узнаю город: среди груд обгорелого и битого кирпича трудно распознать бывшие улицы — мертвый город? Нет! Вон среди развалин кое-где уже поднялись коробки новостроящихся домов. Значит, город живет! Залечивает раны, строится!
Я смотрю по сторонам и думаю, что, наверно, по генеральному плану восстановления Минска все эти новые коробки со временем создадут новые улицы, и вряд ли строители оставят среди новых домов хотя бы малюсенький клочок развалин многострадального города — памятник войны. Скорее всего, они будут правы. Пусть вместо руин, вместо страшных ран Минска восстанет новая столица родной Белоруссии! Пусть ничего не напоминает
А может, следует оставить? Вот эти развалины на Комсомольской или Ленинской? Обнести их невысокой оградой, разбить вокруг сквер и в нем поместить скульптуру человека с автоматом в руке — памятник простому человеку, которого не сломила железная махина фашистского вермахта, который выстоял, победил и возродил свои города и села. Я бы поставил памятник Человеку, который погиб безвестным, защищая Родину. Который недоделал свои простые житейские дела, который недопроизвел, недотворил, недожил… А мы, те, кому выпало жить, пришли бы к этому памятнику и дали бы молчаливую клятву доделать все то, что не смог сделать при жизни он, мой земляк, мой безвестный товарищ, мой брат!..
По дороге мне навстречу движется колонна пленных. Видимо, они работали на расчистке улиц или на стройке и теперь возвращаются в казармы. Что же, они разрушали — им расплачиваться за преступления.
— Гер обер-лейтенант! Пожалюста, дайт закурить!.. Я останавливаюсь, достаю пачку сигарет:
— Раухен. Бите.
— О-о! Данке! Данке шён!
Десятки рук тянутся к пачке, и она мгновенно пустеет. Я развязываю вещевой мешок, достаю из него сигареты, подаренные ребятами на вокзале в Эрфурте, и раздаю их пленным солдатам и тут же невольно вспоминаю Берлин, пятое мая. Мы стояли у рейхстага, и какой-то фотограф навел на нас свой фотоаппарат. В это мгновение рядом с нами взорвался снаряд. Несколько солдат ринулись в подвал, откуда еще курился дымок выстрела, и выволокли трясущегося от страха старика. Это он направил на нас свой фаустпатрон. И не солдат. Просто немец. Из тех, которых называли «вервольф» (оборотень) и оставляли в нашем тылу с целью всячески вредить наступающим войскам. Среди них были и старики, и пацаны из «гитлерюгенда». Берлин уже капитулировал. Через несколько дней вообще закончится война. А на ступенях рейхстага стонут наши раненые и суетятся санитары, а за углом, на Унтер ден Линден, стоит очередь из таких же стариков, женщин, детей. Наш солдат-кашевар раздает в протянутые посудины солдатский кулеш.
Нет, наши солдаты не устроили самосуд, не расправились с «оборотнем». Просто кто-то поддал пинка, и незадачливый вояка потрусил на Унтер ден Линден. Может, встал в очередь к походной кухне? Не знаю.
Идет мимо меня колонна пленных, я всматриваюсь в их лица. Какие они все разные. И одинаковые. Немцы!..
И пропадает жалость к тому старику — стрелку из фаустпатрона.
Мать Нины сурово поджала губы и не отводит от меня внимательного взгляда. Я догадываюсь, о чем она думает, о чем не решается спросить меня… А если и задаст этот единственный вопрос, я на него не отвечу. Она еще ждет, еще надеется…. А я не надеюсь. Я знаю. Недавно Нине рассказали очевидцы о гибели обоих братьев на Березине. Нина поведала об этом мне. Но оба мы не скажем матери. Пусть теплится в ее сердце надежда.
Уже неделю каждый день с утра ухожу в город. Я ищу работу. Как-то зашел в институт. Узнал, что можно продолжить учебу, если я предъявлю зачетную книжку — архивы в институте не сохранились. В виде исключения как участника войны могут зачислить на первый курс без экзаменов! И начинать все сначала? Спасибо, не надо.
Попытка устроиться на работу в Минском аэропорту тоже не увенчалась успехом: самолетов мало, своих летчиков больше, и вообще летчиков принимают на работу только через Главное управление Гражданского воздушного флота, которое находится в Москве.