11/22/63
Шрифт:
Я не знаю, не знаю.
Но я знаю кое-что еще. Прошлое упрямо по той самой причине, по которой у черепахи твердый панцирь: живая плоть внутри нежная и беззащитная.
И еще кое-что. Многочисленные выборы и возможности повседневной жизни — музыка, под которую мы танцуем. Они как гитарные струны. Проведите по ним пальцем — и получите приятный звук. Гармонию. Но начните добавлять струны. Десять струн, сто, тысячу, миллион. Потому что они множатся! Гарри не знал, что это за чавкающе-рвущий звук, но я практически уверен, что знаю: эти наслоение слишком многих гармоний, созданных слишком многими
Пропойте высокую си достаточно громко и в правильной тональности — и сможете разрушить кристалл. Воспроизведите достаточно громко нужные гармонические ноты на стереосистеме — и разобьете оконное стекло. Если следовать этой логике (а по мне, она правильная), поставьте достаточно много струн на инструмент времени — и сможете разнести реальность.
Но сброс на ноль всякий раз почти полный. Конечно, что-то остается. Так говорил Охряная Карточка, и я ему верю. Однако если я не проведу каких-то больших изменений… если не сделаю ничего, кроме как поеду в Джоди и вновь в первый раз встречу Сейди… и мы влюбимся друг в друга…
Я хочу, чтобы это случилось, и думаю, что так и будет. Кровь тянется к крови, сердце — к сердцу. Она захочет детей. И я, если на то пошло, захочу. Скажу себе, что одним ребенком больше, одним меньше — никакое это не изменение. По крайней мере не слишком большое. Или два ребенка. Или три. Это, в конце концов, эра больших семей. Мы будем жить тихо. Не поднимая волну.
Только каждый ребенок — это волна.
Каждый сделанный нами вдох — волна.
Вы должны вернуться в последний раз, сказал Охряная Карточка. Должны замкнуть круг. Желания не имеют к этому никакого отношения.
Могу ли я действительно думать о том, чтобы рискнуть судьбой мира — возможно, самой реальности, — ради женщины, которую люблю? Если так, то безумие Ли в сравнении с моим — сущая безделица.
Человек с карточкой, заткнутой за ленту шляпы, ждет меня рядом с сушильным сараем. Я чувствую его присутствие. Может, он посылает какие-то мысленные волны, но ощущение, что он там ждет, есть. Возвращайся. Тебе не обязательно быть Джимлой. Еще не поздно снова стать Джейком. Хорошим парнем, добрым ангелом. Не тревожься о спасении президента — спасай мир. Сделай это, пока еще есть время.
Да.
Я сделаю.
Вероятно, сделаю.
Завтра.
Ведь завтра наступит достаточно скоро, верно?
10.01.58
Все еще в «Тамараке», все еще пишу.
Больше всего меня тревожит Клейтон. О нем я думал, когда заправлял авторучку остатками чернил. Если бы я знал, что он не представляет для нее угрозы, то, думаю, уже бы ушел. Появится ли Джон Клейтон в доме Сейди на аллее Ульев, если я вычеркну себя из уравнения? Может, он окончательно рехнулся, когда увидел нас вместе? Но он последовал за ней в Техас еще до того, как узнал про нас, и если сделает это снова, на сей раз может перерезать ей горло, а не проткнуть щеку ножом. Мы с Деком точно не сможем его остановить.
Только, возможно, он знал о нас. Сейди могла написать подруге в Саванну, подруга — сказать другой подруге, и новость о том,
Невеста или тигр? [172]
Я не знаю, не знаю.
Погода поворачивает на осень.
10.06.58
172
Название рассказа английского писателя Фрэнка Ричарда Стоктона, символ нерешаемой проблемы.
Вчера вечером пошел в автокинотеатр. Для них это последний уик-энд. В понедельник на щите для афиш напишут: «ЗАКРЫТО НА ЗИМУ», — и добавят что-нибудь вроде: «В 59-М ЕЩЕ ЛУЧШИЕ ФИЛЬМЫ». Последняя программа включала мультфильм с кроликом Багсом и пару фильмов ужасов, «Мрак» и «Звоночек». Я сел на привычный складной стул и посмотрел «Мрак», практически ничего не видя. Замерз. Денег, чтобы купить пальто, мне хватало, но теперь я уже боялся что-либо покупать. Думал об изменениях, которые могла вызвать моя покупка.
Когда первый фильм закончился, я пошел в бар, невзирая на последствия. Хотел выпить горячего кофе (думая: Не может же это что-либо сильно изменить, — и: Откуда ты знаешь?). Когда вышел из бара, на детской площадке увидел только одну девочку, хотя месяцем раньше детишки на ней так и толпились. Девочка прыгала через скакалку. Напомнила мне Розетту Темплтон.
— По дорожке я иду, а дорожка вся в пыли, наколола пальчик я, и он весь теперь в крови, на дорожку я смотрю, и я бабочку люблю.
На второй фильм я не остался. Меня трясло.
Возможно, поэты могут уничтожить мир ради любви — но не обычные люди вроде меня. Завтра, при условии, что «кроличья нора» никуда не делась, я вернусь. Но прежде…
В баре я купил не только кофе.
10.07.58
Металлический ящик из «Уэстерн авто» на кровати, крышка откинута. Лопата в стенном шкафу (уж не знаю, что подумала о ней горничная). Чернила из последней заправки уходят, но это нормально: еще две-три страницы, и я поставлю жирную точку. Потом положу рукопись в металлический ящик и зарою его около пруда, в который однажды забросил мобильник. Глубоко похороню в мягкой черной земле. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь его и найдет. Может, это будете вы. Если, конечно, будут и будущее, и вы. Это я собираюсь выяснить в скором времени.
Я говорю себе (с надеждой, со страхом), что эти мои три недели в «Тамараке» не могут привести к большим изменениям: Эл прожил в прошлом четыре года и вернулся в прежнее настоящее… Хотя, признаю, меня посещали мысли о возможной связи его пребывания в прошлом с холокостом Всемирного торгового центра или сильным землетрясением в Японии. Я говорю себе, что никакой связи нет… но все-таки задаюсь таким вопросом.
Мне надо сказать вам, что я более не думаю о 2011 годе как о настоящем. Если Филип Нолан — человек без страны, то я — человек без времени. Подозреваю, навсегда таким и останусь. Даже если 2011 год окажется на месте, я буду там заезжим чужаком.