11/22/63

Кинг Стивен

— Что ты такое говоришь?

Я опять зевнул.

— Если попытаюсь объяснить, только все запутаю. Я хочу отвезти тебя домой, потом поехать к себе. Сначала поем. Потому что голоден как волк…

— Могу сделать тебе яичницу. — Он начал подниматься, но осел обратно и закашлялся. Каждый вдох сопровождался жуткими хрипами, от которых содрогалось все тело. Что-то трещало у него в горле, совсем как игральная карта в спицах вращающегося велосипедного колеса.

Я коснулся его руки.

— Что ты сделаешь, так это поедешь домой, примешь лекарство и отдохнешь. Поспишь, если

сможешь. Я точно знаю, что смогу. Восемь часов. Поставлю будильник.

Он перестал кашлять, но я по-прежнему слышал треск игральной карты в его горле.

— Сон. Здоровый. Я помню. Завидую тебе, дружище.

— Я вернусь к тебе в семь вечера. Нет, в восемь. Тогда я успею кое-что проверить по Интернету.

— И если все тип-топ?

— Тогда я вернусь сюда завтра, готовый провернуть это дело.

— Нет, — покачал головой Эл, — готовый предотвратить содеянное. — Он сжал мою руку. Пальцы утончились, но сила в них оставалась. — Вот о чем речь. Найти Освальда, расстроить его планы и стереть эту самодовольную ухмылку с его лица.

5

Заведя двигатель, я сразу же потянулся к короткой фордовской ручке переключения скоростей на рулевой колонке и нажал левой ногой на пружинистую педаль сцепления. Когда мои пальцы сомкнулись, найдя только воздух, а нога уперлась в коврик, я рассмеялся. Ничего не смог с собой поделать.

— Что такое? — спросил Эл с переднего пассажирского сиденья.

Мне не хватало моего элегантного «форда-санлайнера», вот что такое, но я не видел повода переживать из-за этого, поскольку в скором времени собирался купить его вновь. И хотя в следующий раз я отправился бы в прошлое с меньшей суммой наличных (мой депозит в «Хоумтаун траст» пропал бы при очередном сбросе на ноль), я мог выторговать у Билла Тита лучшую цену.

Полагал, что мне это удастся.

Потому что я стал другим.

— Джейк? Что смешного?

— Ничего.

Я оглядывался в поисках изменений на Главной улице, но видел все прежние дома и в том же состоянии, включая и «Кеннебек фрут», находившийся, если судить по внешнему виду, в двух неоплаченных счетах от финансовой катастрофы. Статуя вождя Ворамбо высилась в городском парке, а транспарант в витрине магазина «Мебель Кейбелла» заверял мир, что «ДЕШЕВЛЕ НЕ НАЙТИ».

— Эл, ты помнишь цепь, под которую тебе приходилось подныривать, чтобы вернуться к «кроличьей норе»?

— Конечно.

— И надпись на табличке, которая висит на цепи?

— О ремонте сточной трубы. — Он напоминал солдата, который думает, что дорога впереди заминирована, и морщится на каждой колдобине.

— Когда ты вернулся из Далласа… Когда понял, что слишком тяжело болен, чтобы довести дело до конца… табличка все еще висела?

— Да. — Он задумался. — Висела. Странно, правда? Кто четыре года ремонтирует сточную трубу?

— Никто. Во всяком случае, такое невозможно на фабричном дворе, по которому день и ночь ездят грузовики. И почему она не привлекает внимания?

Эл покачал головой:

— Понятия не имею.

— Возможно, цепь и табличка служат для того, чтобы кто-нибудь случайно

не набрел на «кроличью нору». Но если так, кто их там повесил?

— Не знаю. Я даже не знаю, прав ли ты.

Я свернул на его улицу, чтобы доставить Эла к двери, надеясь, что потом мне удастся проехать семь или восемь миль до Сабаттуса, не заснув за рулем. Но меня не отпускала еще одна мысль, и я счел необходимым ее озвучить. Хотя бы для того, чтобы он не питал слишком больших надежд.

— Прошлое упрямо, Эл. И оно не хочет, чтобы его меняли.

— Знаю. Я же тебе говорил.

— Говорил. Но я думаю, что сопротивление возрастает пропорционально масштабу изменения будущего, которое может вызвать то или иное вмешательство.

Он посмотрел на меня. Кожа под его глазами стала почти черной, а в самих глазах проступила боль.

— Если можно, объясни, но только простыми словами.

— Изменить будущее семьи Даннингов оказалось сложнее, чем изменить будущее Каролин Пулин, отчасти потому, что изменение касалось нескольких человек, а в основном потому, что Пулин в обоих случаях осталась жива. Дорис Даннинг и трое ее детей умерли бы… И один из них все равно умер, хотя я собираюсь это исправить.

Тень улыбки коснулась губ Эла.

— Молодец. Только в следующий раз пригнись пониже. А не то получишь второй шрам, на котором могут не отрасти волосы.

Я представлял, как обойтись без шрама, но предпочел не делиться своими идеями. Свернул на подъездную дорожку к дому Эла.

— Я хочу сказать, что мне, возможно, не удастся остановить Освальда. Во всяком случае, с первой попытки. — Я рассмеялся. — Но что с того? Я и на права с первого раза не сдал.

— Я тоже, но мне не пришлось ждать второй попытки пять лет.

Я понимал, о чем он.

— Сколько тебе лет, Джейк? Тридцать? Тридцать два?

— Тридцать пять. — И за это утро я еще на два месяца приблизился к тридцати шести, но к чему упоминать о такой мелочи?

— Если ты провалишься и придется начинать все заново, тебе будет уже сорок пять, когда карусель завершит второй круг. А за десять лет может случиться многое, особенно если прошлое против тебя.

— Знаю, — кивнул я. — Вижу, что случилось с тобой.

— Я докурился до рака легких, ничего больше. — В подтверждение он кашлянул, однако в его глазах я видел не только боль, но и сомнения.

— Возможно, и так. Надеюсь, что так. Но нам этого не уз…

Входная дверь дома Эла распахнулась. Дородная молодая женщина в ярко-зеленом платье и белых туфлях на низком каблуке, как у «Медсестры Нэнси» [71] , сбежала с крыльца на подъездную дорожку. Увидела Эла, сгорбившегося на переднем сиденье моей «тойоты», и рывком распахнула дверь.

— Мистер Темплтон, где вы были? Я пришла, чтобы дать вам лекарства, а когда обнаружила, что дом пуст, подумала…

71

Популярная кукла 1950–1970 гг.