11 сентября
Шрифт:
Варя думала об Андрее с его жесткими усиками, вызывала в памяти их сумасшедшее противостояние, вспоминала, как играли они, глядя друг на друга горящими глазами. Наверное, если бы он позвонил или написал, она ответила бы ему. И если бы им пришлось опять встретиться, все могло бы произойти по-другому. А вот Марии она писать все равно не будет. Мария — это другое. Женщина должна понимать женщину, а тем более сестра — сестру. Варя и сама не могла объяснить, что именно сделала Мария не так и за что была на нее обижена, но шаг к примирению должен был исходить из Риги.
А между тем Рига молчала. И такая тоска напала на Варю — хоть вешайся.
От этого ей с каждым разом становилось тяжелее выслушивать разгневанные материнские речи. Елена Викторовна была тяжела в быту. Привыкнув к хорошей жизни, профессорша уставала от очередей в магазинах, и толкотни в метро, выплескивала раздражение на домашних, так что физическое существование с ней в одной квартире делалось день ото дня невыносимее. Она цеплялась к Варе, жаловалась на ее холодность и походила на большого, изнывающего от недостатка внимания подростка. Варя чувствовала себя загнанной, одинокой и никому не нужной. Как же плохо, когда в доме нет мужиков! Хоть бы братика родила. От отсутствия любви она чахла и с ужасом обнаруживала, что на коже появляются прыщики, точь-в-точь как у сводного Машкиного брата. Варя смотрела на женщин в библиотеке, проработавших там по многу лет и состарившихся среди пыльных книг, на университетских преподавательниц, среди которых было множество одиноких, неустроенных, бездетных женщин, и эта судьба пугала ее. А вдруг и ее ждет то же самое?
Кроме нее, никуда не поступил только Петька Арсеньев из Калининграда. Кто-то из одноклассников пустил слух, что Арсеньев сделал это из-за нее. Варя знала, что здесь ни при чем, но в душе ей было приятно, и однажды вечером позвонила в Калининград.
— Петюнчик. Я прочитала твое письмо.
В трубку задышали.
— Петюнчик, ты дурачок или совсем с девушками не умеешь обращаться?
— Я не думал, что ты захочешь со мной встречаться.
— У тебя ни с кем не получится, если будешь так думать. Девушки не любят закомплексованных мальчиков. Они любят смелых, дерзких и нахальных. Завтра в шесть часов жди меня на бульваре против дома с голяками.
С утра дул сильный ветер и шел дождь, он лил и лил, затапливая город, в лужах лежали первые желтые листья, все живое спряталось от воды, собираясь впасть в спячку, и никуда идти Варе не хотелось. Она уже жалела, что ввязалась в затею с Арсеньевым, и решила остаться дома, но, когда маленькая стрелка часов доползла до пяти, представила обескураженного Петюню, растерянно ходящего взад-вперед по бульвару под угрюмыми взглядами каменных мужей и дев, вспомнила некстати обязательную сестру и, вздохнув, стала собираться на свидание.
По дороге она загадала: если Петя будет с цветами, встретится с ним еще; если без — этот раз будет единственным и коротким. Но Пети не было вообще. У Вари от удивления даже прелестный ротик приоткрылся. Она развернулась и пошла назад, потом стала судорожно припоминать, не перепутала ли сама место и время, дошла до Сретенки и снова вернулась, как вдруг Петя вынырнул из-за ее спины, взлохмаченный, нелепый, с мокрыми волосами.
— Извини, Варька, у нас электричку отменили.
— И
— Я и так рано вышел.
— Мужчина обязан все предусмотреть. Куда пойдем?
— В «Гном».
— Нет уж, хватит с меня баров!
— Тогда к моему дядьке.
— Какому еще дядьке?
— А у меня тут дядька-художник. У него мастерская рядом.
Варя никогда не бывала в мастерских у художников и посмотрела на Петю с уважением. Лопух лопухом, а родственников правильных имеет.
Двое двинулись вниз по бульвару. Петюня не верил своему счастью и сиял от восторга, а Варя воображала себя искушенной, познавшей отраву жизни молодой женщиной и снисходительно дарила сладкие плоды влюбленному в нее мальчику, ощущая, как плывет у него под ногами земля.
— А ты правда меня любишь?
— Правда.
— А почему так поздно написал?
Петя пожал худенькими плечами.
— Боялся? Разве это стыдно, дурачок? Я ведь могла тем временем другого встретить.
— И встретила?
— Много будешь знать… — Она щелкнула его по носу, прижалась к нему и положила худенькую узкую руку на свое плечо.
Вот и все, она королева, а он — ее единственный подданный. Что же, бывают маленькие королевства. А на бульваре все равно никого нет и некому видеть, с кем идет по лужам девушка голубых кровей из Последнего переулка.
Опустился сырой осенний вечер, туманный и теплый, какие случаются в середине сентября, фары машин, огни в окнах и уличные фонари светились в дымке. Они свернули с бульвара, нырнули в паутину переулков с внутренней стороны кольца, прошли мимо церквушки, монастыря и гаражей и оказались возле большого семиэтажного дома. По грязной лестнице поднялись под самую крышу. Петя нашарил под половичком ключ и открыл дверь.
— А где же дядя? — шепотом спросила Варя, вступая в большое чердачное помещение.
— На выставкоме.
Судя по всему, художник был человеком разносторонним: на иных полотнах были пейзажи и натюрморты, на других портреты, и очень много обнаженных женщин. На книжной полке стояли иностранные книги на русском языке, о которых Варя знала по рассказам мамы, не смевшей эти книги провозить, и среди этих картин и книг девушке вдруг стало ужасно весело. Это была какая-то странная, лихорадочная, едва ли не истеричная веселость. Она принялась танцевать, сама себе напевая, крутясь между одетыми и неодетыми женскими фигурами. Все плыло у нее перед глазами, и тело будто не принадлежало ей в эту минуту. Наконец она выдохлась, закачалась и рухнула прямо на недоуменного, молча глядевшего на нее Петю.
— Чаю хочешь?
«Эх, Петя, Петя, — подумала Варя. — Странный какой-то ты, но хороший, волнуешься, стараешься. Тебе бы попасть в хорошие руки…»
Ей вдруг захотелось сделать ему приятное.
— Петруччио, — сказала она шепотом, — а ты когда-нибудь целовался?
Петька набычился и замолчал.
— Хочешь, научу?
Она приблизила к себе его лицо.
— Не бойся, дурачок, губы разожми и слушайся меня.
Губы у него были припухшие, как у ребенка, и сам он показался ей в сумерках вовсе не противным — просто задержался в развитии. По паспорту восемнадцать, а выглядит на пятнадцать. Но ничего, подрастет, наверстает. Она целовала его, гладила по затылку, а перед глазами у нее стоял Андрей. И целоваться хотя и было приятно, но того тревожного и счастливого полуобморочного рижского страха Варя не ощущала — было просто ровно и хорошо.