11 сентября
Шрифт:
После Рождества ей разрешили ненадолго выходить. Была зима, сырая, теплая, не слишком уютная, она бродила по парку и дорогам, и сонная, размеренная жизнь сельской местности, располагавшейся всего в двух часах езды от большого города, была мила ее сердцу. С ней приветливо здоровались женщины и мужчины, которые жили в соседних поместьях, ее узнавали продавцы магазинов, собаки, кошки, птицы и деревья. Они не принимали ее в свой мир как равную, но милостливо разрешали в нем находиться, и Варя была благодарна им. Потом очень рано началась весна, зазеленели склоны гор, раскрылись первые цветы, все было, как в обычном
Кэролайн нимало ее не стесняла, и, оставаясь немногословными, они подружились, как могут дружить лишь женщины. Прежняя жизнь вытеснилась из сердца Вари, как если бы она умерла и ожила в новом мире, где прошлое потеряло смысл. Иногда она думала о том, что хорошо бы позвонить домой, но мысли эти были вялыми.
К апрелю Варя почти оправилась, хотя и продолжала пить таблетки, и сказала Кэролайн, что хотела бы найти работу и устроиться отдельно. Хозяйка обещала помочь, но откладывала. Варя догадывалась, что ей жаль расставаться с ней, да и ей самой не хотелось уходить из этого дома, а мысль о том, что она живет в ожидании будущего труда, утешала и расслабляла ее. Иногда в дом приходили женщины, они рассказывали истории про насилие, которое распространено, хотя и скрыто, в Америке в отношениях между мужьями и женами, отцами и дочерями, и странно было поверить, что в этом улыбчивом, чистом мире такое возможно и исходит оно не от революционеров и террористов, а от благонамеренных белых американцев, которые каждое воскресенье ездят в свои храмы, хором поют псалмы и пьют после службы кофе с кексами. Она знала, что виной всему огромный город, который находился за Гудзоном и его скалистыми берегами, все дело в его высоких узких зданиях, распарывающих небеса, темных ущельях улиц, жесткой поросли Центрального парка и хаотичном движении людей и машин. Но она никогда этого не говорила и не рассказывала про Анхеля никому. Даже Кэролайн.
Однажды в дом приехала полиция. Варя была наверху и слушала разговор хозяйки с женщиной-шерифом. Они говорили о ней, о том, что у нее нет документов, и при мысли, что она должна будет отсюда уехать, душу Вари объял ужас. Она подумала, что убежит, будет умолять, чтобы ей разрешили остаться здесь, только бы снова не лететь через океан и не возвращаться домой.
— Это невозможно, Барби, — покачала головой Кэролайн. — Будь мужественной, девочка. Ты должна получить в своем посольстве паспорт, вернуться домой, а потом, если захочешь, я помогу тебе приехать в Америку снова.
Кэролайн смотрела на нее грустно, и Варе хотелось плакать. Никто ее не понимал, и маски на стенах смотрели равнодушно. Варя подумала о том, что Кэролайн просто устала от нее, взяла все, что было нужно, и хочет избавиться. Однако утром они никуда не поехали, не поехали и на следующий день, Варя ничего не спрашивала, а Кэролайн не говорила. Она не выходила из дома, не спускалась вниз, когда приезжали пострадавшие от мужчин женщины, ей было неприятно думать, что если не сама Кэролайн, то кто-то из гостей, улыбчивых соседей или продавцов в магазине ее выдал.
Так прошло еще несколько недель, казалось, все забыли про Варю, но однажды Кэролайн посадила ее в машину, и они
Там Кэролайн купила Варе строгий, но женственный костюм. Варя выбирала с удовольствием, долго мерила и разговаривала со служащим, который был родом из России, но уехал так давно, что почти не помнил русского языка. «Вот и я бы наверное его забыла», — подумала она внезапно. Покупки развлекли ее. Она была довольна тем, как выглядит в новой одежде, а Кэролайн велела ей не снимать костюм и ехать дальше в нем. Она по-прежнему ничего не объясняла, а Варя не спрашивала и просто ждала, чем окончится их таинственное путешествие.
Вечером они приехали к большому зданию, куда пускали лишь по пропускам. Множество машин стояло на стоянке, люди торопливо проходили по долгим коридорам, им дали провожатую — красивую светловолосую девушку с ясными глазами и чувственными пухлыми губами. Она глядела на Варю с большим почтением, но еще радостнее посмотрел на нее из глубины кабинета огромный, веселый мужчина, похожий на большого бурого медведя.
— Меня зовут Рей Райносерос, — сказал он, улыбнулся Варе открыто, широко, и с самого начала она почувствовала себя с ним очень легко. — Я хочу, чтобы мы стали друзьями.
Он говорил на русском языке с едва заметным акцентом, и Варя сама не поняла, как получилось, что рассказала ему свою жизнь, начиная с младенческих чилийских лет и кончая тем, что случилось в Нью-Йорке. Он ни разу ее не перебил, не выразил нетерпения и усталости. Потом ей показали несколько фотографий Анхеля до и после пластической операции, и хотя Варе было стыдно, с помощью тактичной Кэролайн она рассказала, что знала, начиная с того момента, как познакомилась с уругвайским адвокатом в Москве и кончая их поединком в Нью-Йорке.
— Ты очень помогла нам, девочка, — произнес Райносерос ласково. — Ты рисковала жизнью и вела себя мужественно. Мы хотим тебя отблагодарить. Чего бы ты хотела?
— Я не знаю, сэр, — сказала она несмело, и ей вдруг стало грустно.
— Мы можем предложить тебе остаться в Америке. Правительство возьмет на себя расходы по твоему образованию. Ты можешь выбрать любой университет. А если хочешь, можешь преподавать русский язык.
Если месяц, неделю, час назад кто-нибудь ей это сказал… Она смотрела в глаза Рею, которые не пускали ее к себе, но их отражения хранили дорогие и важные для Вари образы.
— А мама, бабушка? — вспомнила она обеих с такой ясностью, как будто они стояли рядом и все эти месяцы забытья сгинули, рассеялись, очистив душу Вари от морока.
— Твоя бабушка умерла.
Варя закусила губу и наклонила голову, чтобы большой и сильный мужчина не увидел слез на ее глазах.
— Не вини себя. Ты была очень плоха и врачи были вынуждены давать тебе лекарства, от которых твоя память ослабла… Любовь Петровна скончалась, когда ты болела. Все произошло внезапно. А ты была сама между жизнью и смертью.