12 историй о любви
Шрифт:
Она закусила губы, кровь бросилась ей в лицо – она вся порозовела от корней волос до самого воротничка. Так стояла она, прислонившись плечом к стене.
– Господина Бовари нет дома? – заговорил Леон.
– Нет.
И повторила:
– Нет.
Тогда наступило молчание. Оба глядели друг на друга; и мысли их сливались в единой тоске, тесно сближались, как две трепещущие груди.
– Мне хотелось бы поцеловать Берту, – сказал Леон.
Эмма спустилась на несколько ступенек и позвала Фелиситэ.
Леон быстрым взглядом окинул стены,
Но вернулась Эмма, а служанка привела Берту; та размахивала веревочкой, на которой висела крыльями вниз ветряная мельница.
Леон несколько раз поцеловал ее в шейку.
– Прощай, милое дитя! Прощай, дорогая малютка, прощай! – и отдал ее матери.
– Уведите ее, – сказала та.
Они остались одни.
Г-жа Бовари повернулась к Леону спиной и стояла, прижавшись лицом к оконному стеклу; Леон тихонько похлопывал фуражкой по ноге.
– Дождь будет, – сказала Эмма.
– У меня плащ, – ответил он.
– А!
Она обернулась, пригнув подбородок, наклонив голову; свет скользил по ее лбу, как по мрамору, до самой дуги бровей, и нельзя было знать, что разглядывала Эмма на горизонте, о чем она думала, что таилось в глубине ее души.
– Итак, прощайте! – вздохнул Леон.
Она резким движением подняла голову.
– Да, прощайте… Пора!
Оба двинулись друг к другу; он протянул руку, она заколебалась.
– Ну, по-английски, – сказала она, наконец, и, силясь улыбнуться, подала руку.
Леон ощутил ее в своих пальцах; ему казалось, что все токи его существа проникали в эту влажную кожу.
Потом он разжал руку; глаза их встретились еще раз, и он исчез.
Очутившись под рыночным навесом, он остановился и спрятался за столб, чтобы в последний раз поглядеть на белый домик с четырьмя зелеными жалюзи. Ему почудилась тень за окном; но тут занавеска словно сама собой отцепилась от розетки, медленно шевельнула своими длинными косыми складками, и вдруг все они сразу разгладились и выпрямились недвижнее каменной стены. Леон побежал.
Он издали увидел на дороге кабриолет своего патрона, а впереди человек в холщовом переднике держал под уздцы лошадь. Тут же болтали Омэ и г-н Гильомен. Его ждали.
– Обнимите меня, – со слезами на глазах проговорил аптекарь. – Вот ваше пальто, дорогой друг; остерегайтесь простуды! Следите за здоровьем! Берегите себя!
– Ну, Леон, садитесь! – сказал нотариус.
Омэ перегнулся через крыло и прерывающимся от слез голосом произнес печальные слова:
– Счастливого пути!
– До свидания, – отвечал г-н Гильомен. – Трогай!
Коляска покатила. Омэ пошел домой.
Г-жа Бовари открыла у себя окно в сад и глядела на тучи.
Скопляясь на западе, в стороне Руана, они быстро катились черными клубами и, словно стрелы висевшего в облаках трофея, падали из-за них на землю широкие лучи солнца; остальная часть неба была покрыта фарфоровой белизной. Но
«Ах, он теперь уже далеко!» – подумала Эмма.
В половине седьмого, во время обеда, как всегда, пришел г-н Омэ.
– Ну, – сказал он, садясь, – значит, проводили мы нашего юношу?
– Видимо, да! – отвечал врач.
И, повернувшись на стуле, спросил:
– А у вас что нового?
– Ничего особенного. Только жена была немного взволнована. Вы сами знаете женщин: их тревожит всякий пустяк! А мою жену особенно. Да против этого и нельзя восставать – ведь у них нервная организация гораздо податливее нашей.
– Бедный Леон! – говорил Шарль. – Каково-то ему будет в Париже?.. Приживется ли он там?
Г-жа Бовари вздохнула.
– Да бросьте вы! – сказал аптекарь и прищелкнул языком. – Пирушки у рестораторов! Маскарады! Шампанское! Уверяю вас, все будет прекрасно.
– Я не думаю, что он станет кутить, – возразил Бовари.
– Я тоже! – живо подхватил г-н Омэ. – Но ведь ему надо будет приноравливаться к товарищам, не то он рискует прослыть ханжой. А вы еще не знаете, какую жизнь ведут эти повесы в Латинском квартале, с актрисами! Впрочем, студенты пользуются в Париже отличным положением. Всякого из них, кто обладает хоть какими-нибудь приятными талантами, принимают в лучшем обществе; в них даже влюбляются некоторые дамы из Сен-Жерменского предместья, что впоследствии дает им возможность жениться весьма выгодно.
– Но я боюсь, – сказал врач, – что там…
– Вы совершенно правы, – перебил его аптекарь, – это оборотная сторона медали! Там надо постоянно беречь карманы. Вот вы, предположим, гуляете в общественном саду; появляется какой-то господин, он хорошо одет, даже при ордене – можно принять за дипломата; он подходит к вам, завязывает разговор, старается угодить – предложит понюшку табаку, поднимет вам шляпу. Потом вы сходитесь ближе; он ведет вас в кафе, приглашает в свое поместье, знакомит за вином со всякими людьми, и в семидесяти пяти случаях из ста все это только для того, чтобы стащить у вас кошелек или втянуть вас в какую-нибудь пагубную затею.
– Это так, – отвечал Шарль, – но я-то главным образом думал о болезнях, например о тифозной горячке. Ею часто заболевают студенты из провинции…
Эмма вздрогнула.
– От перемены режима, – подхватил фармацевт, – а также от получающегося в результате такой перемены потрясения во всем состоянии организма. А потом, знаете ли, парижская вода! Ресторанный стол! Все эти пряные кушанья в конце концов только горячат кровь, и что там ни говори, не стоят наваристого бульона. Я лично всегда предпочитал домашнюю кухню: это здоровее! Поэтому, когда я изучал в Руане фармацию, то жил на полном пансионе; я столовался с профессорами.