12 историй о любви
Шрифт:
– Тогда поехали, – сказал монах, поднимаясь с земли. – Сейчас же поехали искать этот благословенный утолок. Шевели ногами, Панург, у тебя на обед будут отруби.
Осел радостно заревел.
Шико сел на коня, Горанфло пошел пешком, ведя осла в поводу.
Вскоре путники увидели столь необходимый им постоялый двор. Он находился на дороге между Корбеем и Мелоном. Но, к большому удивлению Горанфло, уже издали любовавшемуся этим желанным приютом, Шико приказал ему сесть на осла и повернул по дороге налево, в обход постоялого двора. Впрочем, Горанфло, чья сообразительность все время совершенствовалась,
«Так, значит, от прихоти каких-то трех проходимцев, – подумал Горанфло, – будет зависеть все наше путешествие, даже часы наших трапез? Как это печально».
И он сокрушенно вздохнул.
Со своей стороны, Панург, увидев, что они удаляются от прямой линии, которую даже ослы считают кратчайшим расстоянием между двумя точками, остановился и уперся в землю всеми четырьмя копытами, словно собираясь пустить корни на том месте, где он стоит.
– Видите, – жалостно оказал Горанфло, – даже мой осел отказывается идти.
– Ах вот как! Отказывается идти? Ну погоди же! – ответил Шико.
И, подойдя к кизиловой изгороди, он выломал из нее гибкий и довольно внушительный прут, длиною в пять футов и с дюйм толщиной.
Панург не принадлежал к числу тех глупых четвероногих, которые не интересуются происходящим вокруг и, не умея предвидеть события, замечают палку только тогда, когда удары обрушиваются на их спину. Он следил за действиями Шико, и они, несомненно, внушали ослу немалое уважение, и как только Панургу показалось, что он разгадал намерения гасконца, он тотчас же расслабил ноги и бойко двинулся вперед.
– Он пошел! Он пошел! – закричал Горанфло своему спутнику.
– Все равно, для того, кто путешествует в компании осла и монаха, добрая палка всегда пригодится, – изрек Шико.
И взял кизиловый прут с собой.
Глава XXIX
О том, как брат Горанфло обменял своего осла на мула, а мула – на коня
Мытарства Горанфло, по крайней мере в этот день, подходили к концу: сделав крюк, два друга снова выехали на большую дорогу и остановились на постоялом дворе, соперничающем с тем придорожным приютом, который они объехали, и удаленным от него на расстояние три четверти лье.
Шико занял комнату, выходившую на дорогу, и распорядился, чтобы ужин был подан в комнату. По всему было видно, что пища не являлась для гасконца первостепенной заботой. Зубами он работал вполсилы, зато смотрел во все глаза и слушал во все уши. Так продолжалось до девяти часов; поскольку к этому часу Шико не увидел и не услышал ничего подозрительного, он снял осаду, наказал засыпать своему коню и ослу монаха двойную порцию овса и отрубей и оседлать их, как только засветает.
Услышав этот наказ, Горанфло, который уже битый час казался спящим, а на самом деле пребывал в состоянии сладостной истомы, вызываемой сытным обедом, орошенным достаточным количеством бутылок доброго вина, тяжело вздохнул.
– Как только засветает? – переспросил он.
– Э, клянусь святым чревом! – сказал Шико. – Ты должен иметь привычку подниматься с рассветом.
– Почему? – поинтересовался
– А утренние мессы?
– Аббат освободил меня от них по слабости здоровья, – ответил монах.
Шико пожал плечами и произнес одно лишь слово: «Бездельник», прибавив к его окончанию букву «и», которая, как известно, является признаком множественного числа.
– Ну да, бездельники, – согласился Горанфло, – конечно, бездельники. А почему бы и нет?
– Человек рожден для труда, – наставительно сказал гасконец.
– А монах для отдохновения, – возразил брат Горанфло, – монах – исключение из рода человеческого.
И, довольный этим доводом, сразившим, по-видимому, даже самого Шико, Горанфло с великим достоинством вышел из-за стола и улегся в постель, которую Шико из страха, как бы монах не допустил какой-нибудь оплошности, приказал поставить в своей комнате.
И в самом деле, если бы брат Горанфло не спал таким крепким сном, то он мог бы увидеть, как Шико, едва рассвело, встал с постели, подошел к окну и, укрывшись за портьерой, принялся наблюдать за дорогой.
Вдруг он отпрянул от окна, несмотря на свою портьеру, и проснись брат Горанфло в эту минуту, он услышал бы, как стучат подковы трех мулов по вымощенной булыжником дороге.
Шико тут же подскочил к спящему монаху и принялся трясти его за плечо, пока тот не проснулся.
– Неужели мне не дадут ни минуты покоя? – забормотал Горанфло, проспавший десять часов кряду.
– Вставай, вставай, – торопил Шико. – Быстро, одеваемся и едем.
– А завтрак? – осведомился монах.
– Ждет нас на дороге в Монтеро.
– Что это такое – Монтеро? – спросил монах, совершенно невежественный в географии.
– Монтеро, – ответил гасконец, – это город, где завтракают. Вам этого довольно?
– Да, – коротко отозвался Горанфло.
– Тогда, куманек, – сказал Шико, – я спущусь вниз расплатиться за нас и за наших животных. Если через пять минут вы не будете готовы, я уеду без вас.
Утренний туалет монаха недолог, но у Горанфло он все же занял шесть минут. Поэтому, выйдя из ворот постоялого двора, он увидел, что Шико, пунктуальный, как швейцарец, уже скачет по дороге. Горанфло взобрался на Панурга, а Панург, воодушевленный двойной порцией овса и отрубей, которую ему отпустили по приказанию Шико, сам, не дожидаясь ничьих указаний, взял с места галопом и вскоре скакал бок о бок с лошадью Шико.
Гасконец стоял на стременах, прямой, как жердь.
Горанфло также привстал и увидел на горизонте трех мулов, исчезающих за гребнем холма.
Монах тяжело вздохнул, подумав: как это печально, что его судьба зависит от чьей-то чужой воли.
На этот раз Шико сдержал слово: они позавтракали в Монтеро.
Весь день был похож на предыдущий, как одна капля воды на другую, да и следующий день прошел примерно одинаково. Поэтому мы смело можем опустить подробности. Горанфло, плохо ли, хорошо ли, но уже начинал привыкать к кочевому образу жизни, когда на четвертые сутки к вечеру он заметил, что Шико постепенно утрачивает свою обычную веселость. Уже с полудня гасконец потерял всякий след трех всадников на мулах, поэтому он поужинал в дурном настроении и плохо спал ночью.