12 маленьких радостей и одна большая причина

Christin_Collins

– «Заржавленный рыцарь». Когда-то жил на белом свете жестокосердный рыцарь…

Я прекрасно помнила эту сказку, ведь именно ее мама читала мне на Рождество и перед Пасхой. Размеренный ровный голос, выцветшие от времени картинки, щенок кокер-спаниеля Вилли, пристраивавшийся в моих ногах, – все это ожило в памяти, когда глаза неслись по строчкам, но лучше от этого не стало. Вилли усыпили, когда мне было четырнадцать, мама мертва, книга потерялась при переезде, а каждый сочельник превратился во встречу с друзьями или корпоратив в фешенебельном ресторане с ужасно вычурным названием и кучей незнакомых людей. Я уже давно утратила то домашнее ощущение тепла и уюта, а знать, что эти дети его никогда и не имели, было непосильной ношей, к которой я не была готова, а тут еще и строки, травящие

сердце, как никогда раньше:

По белому свету скитаться

И сутками голодать.

Слезами с тоской умываться

И, где придется, спать.

И, хлеб посыпая пеплом,

Сказать спасибо тому,

Кто в рубище этом ветхом

Пустит тебя к огню.

Вот горькая нищих доля –

Душою и телом скорбеть,

Былинкой качаться в поле,

Унылые песни петь.

Вдруг стало ужасно стыдно за то, что у меня когда-то были любящие родители и дачный дом с камином, за то, что я собиралась покончить с собой из-за обычного отказа, а эти дети бросают вызов судьбе ежечасно, борются с ней, будто смеясь сквозь слезы: «Мы выжили! Ты растоптала нас, сровняла с землей, а мы все равно выжили и будем продолжать выживать, пока бьется сердце!» На несколько секунд я остановилась, чтобы перевести дыхание, но рука Габриэля, легшая на мое колено, будто придала сил продолжить чтение, но внутри все оборвалось, когда я дошла до колыбельной, которую жена рыцаря пела своему ребенку, если тот не мог заснуть:

Засни на моих коленях

И глазки свои закрой.

Отец твой имеет замок,

А мы без дома с тобой.

Отец твой – богатый рыцарь,

Он в бархат и шелк одет.

А у тебя, малютки,

Рубашки хорошей нет.

Он пьет богатые вина,

Не ведает о нужде.

А мы живем с тобою

На хлебе и на воде.

Но мы не ропщем с тобою,

Мы молим всегда Творца.

Услышит Он наши молитвы,

Спасет твоего отца.

Сдерживать слезы становилось все сложнее, а голос дрожал, но я не останавливалась. Если эти дети, лишенные и не знавшие лучшей жизни, не проронили ни одной слезы, не издали ни одного всхлипа, у меня просто нет права срываться из-за обычной новогодней сказки. Малютки смиренно слушали, затаив дыхание, им действительно было интересно, сможет ли исправиться заржавленный рыцарь, и только поэтому моя слабость осталась незамеченной всеми, кроме Габриэля. Его рука сильнее сжала мое колено, а когда сказка наконец закончилась, он выпустил малышку Долли и крепко прижал меня к себе, позволив уткнуться носом в его плечо, чтобы не показывать града слез воспитанникам приюта. Я пыталась унять бесшумные всхлипы, но дети подбежали к нам, стараясь обнять, и это стало последней каплей – я расплакалась. Весь страх и ненависть уступили место бесконечной жалости, беспощадно разрывающей сердце на части, хоть я и понимала, что это не может относиться ко всем детям без исключения, а только к этим несчастным обездоленным созданиям, которые были попросту выброшены, словно ненужные игрушки, не оправдавшие надежд. Вся эта эмоциональность, беспричинные слезы и срывы безмерно пугали, ведь раньше я старалась не выдавать каких-либо эмоций, ограничиваясь притворством, нужным в какой-то определенный момент для знакомства, удачного интервью или бесплатного латте в кофейне возле дома. За несчастные две недели пал барьер, который я так старательно, кирпич за кирпичиком, возводила годами, и без него стало гораздо сложнее: вся боль от потери родителей, отказов и сотен дней одиночества среди безразличной толпы нахлынула волной от одного жалобного детского взгляда. Я снова стала беззащитной девчонкой, а годы работы над собой пошли коту под…

– Никуда они не пошли, дурында, – прервал мой мысленный поток Габриэль, смерив возмущенным взглядом. – Это всего лишь шанс начать заново без глупого жестокосердия и…

– Опять мои мысли читаешь, парнокопытный ты такой?! – прошипела я, отпрянув от архангела. – Я же просила не лезть ко мне в голову.

– Мне стало скучно просто утешительно хлопать тебя по плечу, надо же было как-то развлечься, – с напускным безразличием пояснил он, но коварная улыбка все же проступала на губах, в который раз доводя меня до белого каления.

–

Я сейчас тебе так развлекусь, живого места не останется.

– Ладно, ладно, остынь, – сказал мужчина, примирительно взяв меня за руки. Устало вздохнув, я тихо прошептала ему на ухо, что не выдержу и десяти лишних минут в этом месте. Все в здании приюта угнетало меня: и эти выбеленные стены, и ужасный сквозняк, врывающийся в помещение через щели, встречавшиеся повсюду, и сами дети, каждый из которых надеялся, что я заберу с собой именно его. Если я не испытывала неприязни к сироткам, молча наблюдавшим за нами, то страх перед детьми остался неизменным.

Понимающе кивнув, архангел громко пожелал всем счастливого Рождества и пообещал вскоре навестить их с новой порцией гостинцев, а затем поспешно вытолкнул меня за дверь, пока малыши не начали плакать или умолять пробыть хоть чуточку подольше. Так как вскоре последовал болезненный укол совести, я все же переспросила у выбежавшей проводить нас Мардж точный адрес и название приюта, чтобы позже перечислить хоть какие-то сбережения на их счет, ведь в ушах все еще звенело от ее слов «не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех». Хлопок закрывающейся двери, и мне стало немного легче.

Через десять минут мы неспешно шли по залитой светом фонарей улице. Прохожих было немного, а погода как нельзя лучше подходила для вечернего променада, так что мы купили по большому стакану горячего какао и молча двигались по направлению к дому, пока случайно не набрели на небольшой сквер. Рассматривая четкие контуры тоненьких веточек облетевшей ивы, я продолжала думать о приюте, который намертво впечатался в память. Воспоминания о родительском доме, том счастливом и беззаботном детстве, которое я так упрямо отвергала в подростковом возрасте, каждом Рождестве, ставшем счастливым не только на открытке – все это только убеждало меня в собственной глупости. Всего лишь две недели назад я упрямо размышляла о том, какая доза снотворного позволит уснуть навсегда достаточно быстро, чтобы Аманда не успела снова закидать меня сообщениями, а потом не заявиться в квартиру с группой спасения под боком только из-за десятиминутного молчания в ответ на новую сплетню. Разве сейчас, сидя на заснеженной лавочке рядом с кем-то отдаленно напоминавшем принца на белом коне, я могла хотя бы вскользь подумать о таком? Вот только каждая сказка когда-нибудь кончается, а я не принцесса, чтобы так просто получить свое «долго и счастливо».

– Завтра последний день, – тихо начала я, поджав потрескавшиеся от мороза губы. Внутри словно что-то защемило, но мой голос был ровным, без тени угрюмости или тоски. Только смирение и добродушная покорность.

– Да, – коротко ответил Гейб, отворачиваясь. Видимо, при обсуждении таких тем ему было проще смотреть на проносящиеся неподалеку машины, чем на меня. Что ж, разве я вправе винить его, если сама упрямо избегаю зрительного контакта? – Ты хочешь обсудить это именно сейчас?

– Да. Просто мне немного страшно.

– Почему?

– Потому что я не знаю, кто я без тебя. Я привыкла быть угрюмой и замкнутой, видеть каждый изъян окружающего мира, отрицая все его положительные стороны, а теперь… Теперь не выходит так жить, все слишком быстро поменялось, – смущенно призналась я, ожидая покровительственной улыбки или утешительного прикосновения, но в ответ не получила ничего – архангел все так же смотрел впереди себя.

– Я сделал все, что было в моих силах, и прогресс на лицо. Ты уже не настолько истерична и холодна к окружающим, ледяная корка треснула, а о таком я и мечтать не мог после нашего знакомства. Думаю, ты готова.

– А я думаю иначе, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы не начать плакать, как это случалось обычно. – Я не знаю, сколько смогу продержаться одна. Все это время ты был рядом и буквально впихивал в меня оптимизм, а что делать дальше – я даже не представляю.

– Есть. Спать. Работать. Встретить того самого и родить кучу детишек. Стандартная человеческая программа, в которую…

– … никак не вписывается архангел, – закончила я, оборвав Габриэля. Он окинул меня похолодевшим взглядом, а затем снова принялся разглядывать прохожих, так и не поправив меня, чего я с такой надеждой ждала.