12 ступенек на эшафот
Шрифт:
Считаю уместным опровергнуть циркулирующие слухи о том, что Фрич якобы сам искал смерти на поле боя. По свидетельству офицера, в моем присутствии сообщившего фюреру о трагической гибели генерала, смертельное ранение было нанесено шальной пулей во время беседы с офицерами штаба дивизии, так что Фрич скончался на их глазах уже через несколько минут.
Польская кампания закончилась парадом победы в наполовину разрушенной Варшаве, куда фюрер и я вылетели из Берлина.
Перед отлетом в Берлин должен был состояться торжественный завтрак в честь фюрера. Когда Гитлер вошел в здание аэропорта, где был сервирован огромный подковообразный стол, то неожиданно вспылил и сварливо произнес, глядя поверх головы ошеломленного Браухича: «Я ем только из солдатского котелка, стоя у походной кухни…» Затем он поднялся в самолет и приказал пилоту сию же минуту взлетать. Я не мог понять, почему Гитлер проявил такую откровенную бестактность по отношению к главнокомандующему сухопутной армией
Сразу же после взятия Варшавы первые дивизии вермахта были переброшены на западное направление, хотя никакой необходимости в оперативном усилении Западного фронта не было: по—прежнему в предполье «Западного вала» завязывались вялотекущие бои местного значения. Вновь прибывшие дивизии выдвинулись на позиции под Ахеном и в направлении на север. Гитлер усиливал северный фланг фронта, испытывая опасения за откровенно слабо защищенные пограничные укрепления на германо—бельгийской и германо—голландской границах и в целях воспрепятствования обходному маневру французов и последующему вторжению в Рурскую область. Западные союзники так и не решились нарушить нейтралитет Бельгии, когда бельгийский король запретил прохождение войск антигерманской коалиции через свою страну. Об этом нам сообщили наши римские союзники: сестра бельгийского короля Леопольда III принцесса Мария Жозе была замужем за итальянским кронпринцем Гумбертом Пьемонтским…
Весьма показательной и поучительной была позиция Советского Союза, занимаемая им в ходе германо—польской войны. Само собой разумеется, что сразу же после начала боевых действий против Польши Гитлер по дипломатическим каналам призвал Сталина к немедленным действиям и участию в походе — рейх был заинтересован в «блицкриге», поскольку мы опасались за незыблемость наших границ на Западе. Сталин, напротив, стремился получить свою долю польского пирога малой кровью и сообщил, что Красная Армия сможет начать наступление не раньше чем через 3 недели, которые потребуются ему для перегруппировки сил и завершения мобилизации. Военный атташе рейха генерал кавалерии Кестринг получил указания оказать давление на русских, но ответ оставался неизменным: РККА еще не готова к войне. Однако когда на юге немецкие дивизии форсировали Сан и Варшава оказалась непосредственно в районе боевых действий, Сталин решил пренебречь «небоеготовностью» своей армии и нанес удар с тыла по отступающим под немецкими ударами польским корпусам. Захватив тысячи пленных, русские вытеснили уцелевшие части поляков в Румынию. Ни на одном из участков фронта соединения немецких и русских частей не произошло: русские остановились на приличном удалении от демаркационной линии, и наши контакты ограничивались обменом разведывательной информацией. [65]
65
17 сентября 1939 г. части РККА вступили на территорию Восточной Польши. По официальной версии советского руководства — «в целях укрепления западных рубежей» и «воссоединения» Западной Украины и Западной Белоруссии с Украинской и Белорусской ССР. Не соответствует действительности утверждение о несостоявшемся соединении вермахта и Красной Армии: на самом деле после выхода на демаркационную линию «Нарев — Висла — Сан» союзники вступили в соприкосновение под Брестом, где и провели совместный парад.
Еще в ходе боевых действий в Польше армейское руководство резко осудило действия ведомства Гиммлера и карательные акции СС на оккупированных территориях. Главнокомандующий сухопутными войсками выразил категорический протест в связи с тем, что, обладая всей полнотой командной власти на театре военных действий, не в состоянии контролировать распоясавшихся молодчиков рейхсфюрера СС и проводимые им «полицейские акции». 17 октября 1939 г., в основном усилиями фон Браухича, отказавшегося разделять ответственность за судьбу мирного населения с Генрихом Гиммлером, вермахту удалось передать управление оккупированными территориями гражданскому генерал—губернатору.
Польская кампания еще более выпукло обозначила разногласия между Гитлером и генералитетом: ОКХ и многие высшие офицеры по—разному оценивали боевую готовность вермахта к войне против западных союзников — как с военной, так и с политической точек зрения. Руководствуясь обескураживающим опытом 1–й мировой войны и «непроходимостью» укреплений «линии Мажино», против которых оказались бессильны практически все имевшиеся на тот момент средства разрушения, генералы отчасти справедливо утверждали, что без соответствующего перевооружения, переформирования и доукомплектования
Гитлер с полным на то основанием утверждал, что нарушение нейтралитета, например, Бельгии, со временем одинаково неизбежное для рейха и его противников, не самая большая опасность, поджидающая Германию на Западном фронте. Гораздо опаснее то, что каждый день промедления играет на руку врагу: выигрыш времени позволит Британии до мая 1940 г. увеличить численность только десантных дивизий с 4 до 20. При том, что практическая боеспособность французской и британской дивизии соотносится, как 1: 4. Однако решающим фактором, способным в конечном итоге определить исход сражения на Западе, может оказаться прорыв моторизованных франко—британских армий на северном фланге германского фронта через Бельгию с последующим отторжением рейнско—вестфальской области. Потеря индустриально—промышленного сердца Германии — Рура — означала бы тотальное поражение в этой войне…
Противоборством двух полярных точек зрения и определялась обстановка в высших эшелонах главнокомандования рейха в октябре 1939 г. В то время я твердо стоял на позициях ОКХ, что и привело к первому обострению наших отношений с Гитлером, возможно даже к некоторой утрате доверия с его стороны. Я не знаю, кто доложил ему о моей поездке в Цоссен к Браухичу и Гальдеру, однако когда я откровенно и в полном соответствии со служебными обязанностями начальника штаба ОКВ высказал ему свои соображения, разразился скандал. Гитлер кричал, что я устроил ему форменную обструкцию, что ОКВ снюхалось с генералами. Он требует, чтобы я не только разделял его точку зрения, но и всячески отстаивал ее перед ренегатами из ОКХ. Я тщетно пытался объясниться и напомнил фюреру, что всегда выступал проводником его идей и ратовал за проведение его линии перед генштабом сухопутных войск и фон Браухичем. Казалось, что Гитлер даже и не пытается услышать меня. Наконец последовали неправедные и оскорбительные для меня обвинения в открытой поддержке генеральской оппозиции.
Я был потрясен до глубины души и решил обсудить ситуацию со Шмундтом. Он всячески успокаивал меня и сообщил, что около полудня в рейхсканцелярии побывал приглашенный на обед генерал фон Рейхенау. Затем они долго беседовали с глазу на глаз, после чего Гитлер в состоянии крайнего возбуждения сообщил ему, что даже Рейхенау набрался наглости отстаивать точку зрения ОКХ. Видимо, этим и объясняется то, что сегодня вечером фюрер буквально набросился на меня.
Я попросил Шмундта оказать мне услугу и передать фюреру, что считаю решительно невозможным дальнейшее пребывание в должности ввиду столь откровенно проявленного недоверия и прошу его решить вопрос о моем новом назначении. Не знаю, каким образом передал Шмундт мое прошение об отставке, — в рейхсканцелярии я не появлялся, а весь следующий день сидел в своем кабинете и ждал вызова к фюреру.
К вечеру ситуация не прояснилась, тогда я написал рапорт на имя Гитлера и отправил его Шмундту.
Затем последовало нелицеприятное объяснение с фюрером. Он с язвительной сухостью заметил, что не принимает мою отставку и впредь не желает читать эпистолы, подобные этой. Он убедительно просит меня предоставить ему право самому выносить решения, кого и когда следует отстранять от должности, — и он не преминет сообщить мне об отставке, когда сочтет это нужным. Затем он сменил тон и заметил, что не намеревается драматизировать ситуацию и готов объяснить все происшедшее моей излишней впечатлительностью — он никогда не говорил, что лишает меня своего доверия. Посчитав конфликт исчерпанным, фюрер перешел к обсуждению текущего момента и заговорил о Рейхенау. Генерал позволяет себе лезть в политику, вместо того чтобы побеспокоиться о боеспособности вверенной ему группы армий. Нужно заниматься делом, а не разглагольствовать о выработке ресурса двигателей, износе гусеничных лент и т. п.
В заключение фюрер поставил меня в известность, что беседовал с Браухичем и тот изложил ему точку зрения ОКХ. С энергией, достойной лучшего применения, генеральный штаб упорно пытается заниматься не свойственным ему делом и вмешиваться в решение военно—политических задач. И это в тот момент, когда армия нуждается в восстановлении после польской кампании. Он отказывается понимать, почему до сих пор не приведены в порядок танковые войска, если для этого достаточно одной лишь доброй воли…
Он настаивает на том, чтобы я присутствовал на его повторной встрече с Браухичем. Он, Гитлер, уже принял решение и в ближайшее время направит главнокомандующим составными частями вермахта собственноручный меморандум, в котором изложит свое видение проблемы.