13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь

Моэрс Вальтер

Это был типичный хлев, в котором крестьяне этих мест держат своих коровок. Хозяева, видно, обратились в бегство и в панике, забыв обо всем на свете, бросили своих беспомощных питомцев в закрытом сарае на произвол судьбы. Я покачал головой, возмущенный такой безответственностью.

Если бы только существовала шкала, измеряющая обаяние животных, боллоги находились бы в самом низу, а добраньским коровкам по праву принадлежало бы первое место. Это самые милые и безобидные существа, каких только можно себе представить. Существа, которые, возможно, и не приносят никакой ощутимой пользы, но вся их жизнь подчинена одной-единственной цели — радовать нас, вызывая самые теплые чувства своим трогательным видом и ласковым поведением. Говорят,

их даже не надо кормить, им достаточно только заботы, внимания и симпатии.

ДОБРАНЬСКИЕ КОРОВКИ [продолжение]. Существует даже мнение, не подкрепленное, правда, никакими научными фактами, что добраньские коровки в невинном возрасте могут питаться одной лишь симпатией со стороны окружающих. Считается, что они обладают некими уникальными телепатическими способностями, помогающими им преобразовывать чужое внимание в калории для своего организма. И все же необходимо отметить, что эти забавные, столь милые в юном возрасте существа рано или поздно превращаются в довольно крупных, дородных добраньских быков. К периоду полового созревания эти животные достигают уже трехметровой высоты, имеют три ряда острых зубов, ходят на двух ногах и отличаются крайне вспыльчивым и раздражительным нравом. Рост и развитие добраньских коровок происходят очень стремительно, в течение полугода, что нередко вызывает у неопытных хозяев этих ласковых малышей эмоциональный шок.

БУ-БУММС!

Боллог остановился.

— Надо спешить, — сказал Мак. — Сейчас будет садиться.

«Где сядет боллог, там тысячу лет потом не растет натифтофская трава» — гласит книга натифтофских мудростей. Боллог садится редко, но метко. Вот и этот собирался приземлиться не куда-нибудь, а на сарай, полный добраньских коровок.

К счастью, как и все гиганты, боллоги неповоротливы. Садятся они медленно. Очень медленно. Так медленно, что у нормального существа не хватает терпения наблюдать за тем, как они это делают. Наш экземпляр уже начал сгибать колени, но до того момента, когда его зад коснется крыши сарая, было еще далеко. Его медлительность давала нам шанс. Не менее тридцати коровок, жалобно поскуливая, теснились у зарешеченных окон. Нам предстояло, прежде чем гора мяса опустится на хлипкое, почти игрушечное сооружение, вытащить оттуда всех животных одного за другим и отнести на безопасное расстояние. Кроме меня на спине у Мака места хватало еще для трех-четырех. Боллог опускался со скоростью около ста метров в минуту, а это означало, что придется слетать туда и обратно как минимум десять раз. Нет, не успеть! Нереально! Исключено!

Никогда еще я не видел, чтобы Мак работал так быстро. На этот раз речь шла действительно о последней секунде, драматическое фиглярство было здесь ни к чему. Мы подлетели к окну, я выдернул тонкую решетку, схватил четырех малышей, Мак пулей вылетел из радиуса приземления гигантского зада, ссадил животных в сторонку и очертя голову ринулся назад.

За это время боллог, огромный и черный, опустился еще ниже, густая зловещая тень легла на место заточения беспомощных малышей. Вторая партия добраньских коровок была доставлена в безопасное место. Из третьей четверки один соскользнул по дороге на землю, и нам пришлось возвращаться, чтобы его подобрать.

Драгоценное время было потеряно.

На четвертый раз один из зверьков заупрямился, как сейчас помню, у него еще было рыжее пятно на лбу. Бедняга настолько обезумел от страха, что никак не мог решиться прыгнуть из окна на спину Маку. Мне пришлось с риском для жизни, ухватившись одной лапой за рог Мака, изо всех сил вытянуться вперед и, чуть дыша от напряжения, схватить малыша за шкирку. А тот вместо благодарности извернулся и больно тяпнул меня зубами за палец.

Когда мы в пятый раз вернулись назад, зад

боллога навис уже над самой крышей сарая и начал медленно крошить печную трубу. Кирпичи с хрустом сыпались вниз, внутрь строения, что привело оставшихся там коровок в еще большее смятение. Стропила угрожающе трещали. На седьмой нашей ходке зад боллога коснулся крыши. Куски дерева с оглушительным треском разлетались в разные стороны. Один из обломков звонко врезался Маку между глаз, но он даже бровью не повел. У всех птеродактилей надежный, непробиваемый панцирь.

Потолочные балки, не выдержав нагрузки, лопнули и вылезли наружу, ломая стены верхнего этажа, черепица со свистом разлеталась, осыпая нас градом осколков. Казалось, дом открыл по нам артиллерийский огонь. Из сарая доносился душераздирающий визг добраньских коровок. На восьмой ходке сложились стены верхнего этажа, изрыгнув напоследок целый фонтан щепок, камней и осколков цемента. Одна вырванная скоба дротиком просвистела в миллиметре у меня над головой и непременно превратила бы меня и четырех сидящих за спиной добраньских коровок в отбивную, если бы Мак вовремя не успел совершить элегантный маневр.

На девятой ходке строение было разрушено почти до самого основания, уцелели только часть нижнего этажа и погреб, куда и сбежали оставшиеся животные. Они жалобно поскуливали, выглядывая из низких подвальных окошек. С грохотом и треском пали стены нижнего этажа, подняв клубы красной кирпичной пыли, от которой стало почти ничего не видно. Мы в это время высаживали пассажиров предпоследнего рейса.

На последней ходке зад великана опустился уже так низко, что нам с Маком едва удалось проскользнуть в узкую щель между боллогом и землей. Судорожно похватав последних животных, мы развернулись и ринулись назад.

Лететь было уже невозможно, между боллогом и землей оставалось не больше метра. Нам пришлось, каждому с двумя коровками на спине, лечь и по-пластунски пробираться из опасной зоны наружу. От запаха, исходившего от боллога, у меня чуть было не помутился рассудок. Позади с треском рухнул пол первого этажа. И тут я вдруг очутился в лабиринте из густых сальных волос. Длинная вонючая шерсть боллога свисала уже до самой земли. Она была повсюду. Я не знал, куда мне ползти.

— Сюда! Сюда! — послышался голос запыхавшегося Мака. — Мы уже на свободе.

Я пополз на его голос.

— Поднажми! Осталось совсем чуть-чуть!

Наконец впереди забрезжил слабый свет, сплошная шерстяная завеса расступилась. Мы спасены! Я видел Мака, высаживающего своих пассажиров на безопасном расстоянии от боллога, и собирался уже проделать то же самое со своими, как вдруг обнаружил, что на спине у меня из двух коровок осталась всего одна. Не раздумывая, я бросил ее Маку и помчался назад, в темный лес из густых волос.

Несчастное, до смерти перепуганное существо беспомощно барахталось, застряв в липких волосах гиганта. Оно приклеилось, словно муха к липучке. Сдернув коровку и крепко прижав ее к груди, я, чуть живой, пустился в обратный путь. За спиной зад боллога с шумом грузно опустился на землю, она содрогнулась, и во все стороны быстро расползлись длиннющие трещины.

Потом воцарилась гробовая тишина. Я робко открыл глаза и увидел Мака: он лежал на спине чуть дыша и обливаясь потом, а спасенные коровки ползали по нему и, радостно визжа, покусывали за крылья.

Сидящий боллог не представляет собой опасности, во всяком случае на какое-то время. Гигант может просидеть, не вставая, на одном месте года два, не меньше. Пока Мак летал по округе, созывая других динозавров, чтобы те помогли нам разыскать для коровок новое жилье, я нянчился с потешными малышами. Мы расположились под сенью гигантской живой горы. Животные постепенно пришли в себя, сгрудились вокруг меня и, визжа и похрюкивая от удовольствия, требовали, чтобы я их чесал и гладил. Бедняжки совсем изголодались и теперь с жадностью ловили мое внимание.