13:14. Странные истории о любви и смерти
Шрифт:
Совсем стемнело. Старик-цыган поужинал сыром и яблоками, привычно разрезая их своим ножом. Немного прокисшего красного вина из погреба замка спящей красавицы – это хороший вечер.
Дым его сигареты без фильтра поднимался к окнам на верхнем этаже башни. Словно его старое дыхание тянулось к ней, согревало ее… и не решалось войти. Так было.
Надолго
Коробка с вещами оказалась на тротуаре. На самом краю. Так принято в Большом городе. То, что тебе не нужно, может кому-то пригодиться.
Коробка с любимой кружкой ее бойфренда, с двумя смешными шляпами из Техаса, которые сейчас ей уже не казались смешными. С белыми новыми «Найками», на которые она случайно
Ей нужно больше времени уделять работе. Она это твердо сказала. Их отношения за последние полгода потеряли яркость, резкость. Потускнели. Все больше недосказанного. Все больше равнодушной тишины. И когда их маленькая квартирка на Седьмой стрит переполнилась тишиной, она решила, что карьера – это то, что ей нужно на самом деле. Обычно, когда появляется что-то очень новое и нужное, образуется и что-то старое, ненужное. Равновесие. Это так называется, ты знаешь.
Плюшевый зверек выбрался из коробки через полчаса. Стемнело. Никто не заинтересовался их картонной коробкой. Завтра утром большая мусорная машина заберет их коробку. Сдавит гидравлическим прессом в своем стальном черном кузове. Это будет конец. Конец белых почти новеньких «Найков», конец любимой кружки. Конец пары непрочитанных книжек. И конец маленького плюшевого зверька, которому даже забыли придумать имя. Зверек присел на краю коробки.
Моросил мелкий, почти невидимый дождь. Большой город в сумерках терял краски. А дождь стирал все оставшееся. Серый большой город. Где-то рядом звучала испанская музыка. На перекрестке авеню Б и Седьмой стрит громко ругался в пустоту мокрого парка одинокий бездомный. Со своей тележкой из супермаркета, на которую была свалена груда вещей, он походил на персонажа фильмов про конец света. Грязный. С грязными словами. Сейчас он пройдет мимо. Пороется своими грязными грубыми руками в коробке в поисках того, что можно в воскресенье продать на блошином рынке на Четырнадцатой стрит. Возможно, он возьмет «Найки», и техасские шляпы, и весы без батареек, пожалуй.
Бездомный наркоман прошел мимо. Его грязные руки только слегка поворошили содержимое коробки. Оставив жирные отпечатки пальцев на белой кружке, он ушел. Его не интересовали вещи в размокшей коробке. Ему было нужно кое-что другое. Кое-что жгучее и расслабляющее. То, что никто не оставляет на перекрестках for free. То, что по утрам он, почти не скрываясь, колет себе в предплечье. Крошечным шприцем. Крошечное жгучее счастье.
Когда стало совсем темно, страшно и холодно. Когда края коробки, совсем промокшие под моросящим дождем, стали расползаться по бетону тротуара, маленький выброшенный и уже совсем не пушистый зверек обратился к свечке. Свечка была совсем новая, в высоком стеклянном стакане. Годная, в общем-то, в любом хозяйстве, она случайно оказалась в размокшей коробке на улице. Случайно.
– Свечка, ты можешь немного погореть? Немного согреть нас всех? – ненужный игрушечный зверек знал, что жизнь свечки коротка. Несколько часов. Знал, что глупо их тратить на такую бестолковую компанию. Зверек был не таким юным и наивным, как казался.
И свечка была не вчера куплена в «Волмарте». Я не знаю, почему она согласилась. Может, мерзкие прикосновения бродяги? Дело в них? Не важно.
– У нас нет огня, – просто сказала свеча. – Я не смогу сама.
И она замолчала. Задумалась об огне, наверное. Прикосновение которого обжигает. Но что стоит жизнь свечи без прикосновения огня? «Без любви?» – спросишь ты меня. Но я ничего не понимаю в любви. Не об этом сейчас.
Зверек помолчал и
– Я много часов провел под подушкой. Там было очень тепло и нежно. Мне кажется, во мне есть немного огня. Искорка, должно быть.
Свечка кивнула, и зверек подошел к ней, сел рядом и потянулся к ней всем своим теплом, которое он собрал, которое, как ему казалось, было внутри его ненужной груди. Огонек затрепетал. Свечка вздрогнула. Огонь. Огонь – это то, что нужно в сырой бесцветной темноте Большого города.
Любимая в прошлом чашка, весы без батареек и белые почти новые «Найки» потянулись к огню и свету.
Ненадолго. Но кто из них знает, что такое надолго? И ты не знаешь.
Октябрьский старик
«Можете называть меня мисс Четверг», – сказала она, заметив его затруднение. И это было кстати. После восьмидесяти память его стала напоминать крупное решето. Грубый фильтр, задерживающий только большое и важное. Имена, встречи и даты – все это мелькало, проносились из смутного «будет» в размытое «было».
За время его жизни отвечали большие наручные часы. Атавизм позапрошлого века. Механические часы с большими стрелками и выпуклой линзой над окошком с днем недели. Часы были автоматическими, их не нужно было заводить. Они готовы были идти вечно, если не снимать их с руки. Дивный, преданный своему делу механизм из швейцарского прошлого. Корпус и стекло уже не сверкали, как когда-то. Как в те годы, когда их хозяин был молод и счастлив. Часы были такими же старыми, как он. Но, пока он вставал в шесть пятьдесят к утреннему кофе, они безукоризненно точно напоминали ему о завтраке и прогулке. К сожалению, их преданная точность не распространялась на прочие обстоятельства его долгой жизни. Погода, времена года, города и страны, имена горничных – часы об этом ничего не знали. Жаль.
Старик вышел на крыльцо. Первый, ранний и неожиданный октябрьский снег. Мягкие хлопья касались лица, кружили вокруг фонарей. Старик, напевая без слов и слегка пританцовывая, смел большой щеткой легкий снег со ступенек, а потом широкой метелкой расчистил дорожку до калитки. Щетку и метлу он аккуратно поставил в нишу на веранде. На место. И скрипнул калиткой, выходя на улицу.
Мисс Четверг смотрела на него из окна. Она знала, что он напевает русского «Щелкунчика». Догадывалась по вальсирующим его движениям, улыбке, ритму губ. Осенью он сметал с дорожек сада листья, летом – пух тополей, залетавший в их тихий двор с большого бульвара, ведущего к морю. По этому бульвару старик шел и сейчас. Полтора часа продолжалась его ежедневная утренняя прогулка. По возвращении он выпивал чашку кофе и рассказывал хозяйке отеля, а также всем, кто желал слушать или просто завтракал в гостиной маленького отеля у моря, о том, что видел, встретил или вспомнил во время прогулки. Он умел рассказывать, этот маленький опрятный старик. И его голос, такой же мягкий, как сегодняшний снег, наполнял гостиную отеля событиями, ставшими прошлым много лет назад. Голосами людей, которые давно уже молчат. Он хорошо рассказывал, иногда закрывая глаза и напевая забытые или почти забытые песни. По правде сказать, утренние истории старика собирали почти всех гостей отеля. Но старик об этом не знал. Его слушали, смеялись над его шутками, удивлялись его памяти – он цитировал в подходящих случаях целые абзацы своих любимых писателей или героев старых фильмов…
Старик не знал о том, что его отель и он сам давно стал частью истории города у моря. Что он со своими историями вошел во все официальные и неофициальные путеводители.
Старик улыбнулся мисс Четверг, поблагодарил ее за чудесный кофе, поправил сухой рукой с припухшими суставами и проступившими венами элегантный шейный платок, завязанный его собственным исключительным узлом.
Кем он был? Кем приходился этот старик хозяйке отеля в городе у моря? Я расскажу, если тебе действительно интересно.