13 диалогов о психологии
Шрифт:
“классики”, усиливалось социальное расслоение, враги демократии поднимали голову… В
этих условиях немудрено, что философия становится уже не учением о мироздании, а скорее
учением о том, как надо жить в этом, становящемся все более беспокойным и страшным,
мире. Вот почему философы этой эпохи писали в основном о способах достижения
счастливой личной жизни.
С: А какие направления возникают в это время?
А.: Мы рассмотрим только два из них: эпикуреизм и стоицизм.
“Формулы счастья” и психотерапевтические приемы в учениях эпохи эллинизма
1. Эпикуреизм
С: Насколько я понимаю, эпикуреизм есть учение Эпикура и его последователей?
А.: Да. Я не буду говорить об учении Эпикура о природе, об ином понимании причинности,
нежели у Демокрита, ска-
90 Диалог 2.
жу только, что Эпикур придерживался атомистического учения Демокрита с определенными поправками. Но главное, с моей точки зрения, — этическое учение Эпикура, которое, я думаю, твоей душе психотерапевта может многое сказать. Интересно, что материалистическая позиция Эпикура тоже возникла у него не просто так, а была обусловлена обстоятельствами его жизни. Хотя предки Эпикура были знатны, родители его были бедны. Чтобы обеспечить семью, глава семейства зарабатывал преподаванием, но и мать Эпикура тоже работала: ходила по домам более обеспеченных сограждан Самоса и “изгоняла злых духов”. По преданию, сын помогал ей в этом занятии; может быть, поэтому у него возникло с детства отвращение к нему и вообще ко всему, что связано с идеалистическими представлениями о душе (См. [23, с. 28]). Отец, тем не менее, дал ему хорошее образование. В возрасте 36 лет Эпикур поселяется в Афинах, где покупает себе дом и сад для философских бесед: его школа так и называлась — “Сад”. С: Кажется, я что-то начинаю припоминать. Это эпикурейцы превыше всего ставили удовольствие и говорили, что это есть цель человеческой жизни? А.: Не совсем так. Ты несколько смешиваешь гедонистов киренаиков, о которых мы говорили раньше, с эпикурейцами. Для Эпикура удовольствие существует, скорее, в отрицательном смысле — удовольствие есть отсутствие страдания. Эпикур: Когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, …но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение [24, с. 127-128].
А.: Итак, идеал философа — невозмутимость. А она достигается путем избавления от всяческих страхов. Это в твой — психотерапевтический — огород камешек. Уже тогда разрабатывались фактически психотерапевтические приемы
борьбы со страхами, например со страхом болезни или смерти. Но что особенно интересно — Эпикур, не придерживаясь концепции бессмертия души, показывает, что освобождение от страха смерти возможно и с позиций материализма.
Эпикур: Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее или дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения… Глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют [Там же, с. 126]. А.: Человек боится еще, по Эпикуру, богов. Но и их бояться не надо: они находятся в “междумирьях”, то есть в промежутках между мирами, и не вмешиваются в жизнь смертных. Материалистическое учение Эпикура о мире и душе, может быть, не получило бы такого отзвука в истории философии, если бы не гениальная поэма “О природе вещей” продолжателя дела Эпикура, уже римского поэта, Тита Лукреция Кара. Сам Эпикур, по общему мнению, писал далеко не блестяще. Удивительно, что эта поэма дошла до нас. И я думаю, что благодаря поэтическому слову Лукреция основные доказательства материализма приобрели такую же убедительность, что и рассуждения идеалистов благодаря диалогам Платона.
С:Яо нем ничего не знаю.
А.: И никто не знает. Историки философии шутили,
92 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека
его поэма. Цитировать ее можно бесконечно. Вот как Лукреций доказывает в поэме
смертность души.
Лукреций:
Но ведь ни глаз, ни ноздрей, ни руки у души не бывает,
Ни языка, ни ушей, раз она отделилась от тела;
Значит, ни чувства, ни жизнь без тела для душ невозможны…
Кроме того, коль душа обладает бессмертной природой,
И поселяется в нас, при рождении в тело внедряясь,
То почему же тогда мы не помним о жизни прошедшей,
Не сохраняем следов совершившихся раньше событий?
Ибо, коль духа могла измениться столь сильно способность,
Что совершенно о всем миновавшем утратил он память,
Это, как думаю я, отличается мало от смерти,
И потому мы должны убедиться, что бывшие души
Сгибли, а та, что теперь существует, теперь и родилась…
В собственность жизнь никому не дается, а только на время.
Ты посмотри: как мало для нас значенья имела
Вечного времени часть, что прошла перед нашим рожденьем…
[25, с. 109-119].
А.: Напоследок — для собственного удовольствия — я тебе прочту еще один отрывок из Лукреция, который кое-что может сказать тебе о психологии людей, охваченных страстью. Лукреций говорит о “любовном ослеплении”, когда человек, влюбившись в другого, видит достоинства там, где одни недостатки. Лукреций:
Черная кажется им “медуницей”, грязнуха — “простушкой”,
Коль сероглаза она, то “Паллада сама”, а худая -
“Козочка”. Карлица то — “грациозная кошечка”, “искра”;
Дылду они назовут “величавой”, “достоинства полной”;
“Мило щебечет” заика для них, а немая — “стыдлива”;
Та, что несносно трещит беспрестанно, — “огонь настоящий”;
“Неги изящной полна” тщедушная им и больная;
“Самая сладость” для них, что кашляет в смертной чахотке;
Туша грудастая им — “Церера, кормящая Вакха”;
Если курноса — “Силена”, губаста — “лобзания сладость”
[Там же, с. 155].
А.: Да, с юмором у древних было не слабо! Кстати, Лукреций подметил, что страсть — или эмоция в широком смысле — действительно позволяет человеку иначе смотреть на мир, но для самого Лукреция любовная страсть — скорее нечто негативное, искажающее истинный облик любимого человека. Писатели и психологи, позже посвящавшие любви свои произведения, говорили, что, наоборот, человек не приписывает любимому достоинства, а открывает их в нем. Впрочем, мы отвлеклись. С: Кажется, ты хотел говорить еще о стоицизме. 2. Стоицизм
А.: Мы буквально только коснемся этого учения. Стоики были противниками эпикуреизма. Во-первых, если эпикуреизм опирался на атомизм Демокрита, то стоики в учении о природе склонялись к учению Гераклита. Во-вторых, если эпикурейцы считали, что человек должен стремиться вырваться из оков “железной необходимости” (не случайно даже атомы у Эпикура могут самопроизвольно отклоняться), то для стоиков это просто невозможно и задача человека — смириться с неизбежным и быть мужественным перед лицом неотвратимой необходимости.
С: Мне представляется, что истина лежит где-то посередине: бывают ситуации, когда человек действительно может свободно проявить свою волю, а бывает, например в случае смертельной болезни, человек должен смириться с неизбежным.
А.: Впоследствии известный психотерапевт XX века Виктор Франкл скажет, что и в этом последнем случае человек может проявить свою свободу: если мы не в состоянии изменить действительность, мы можем изменить к ней отношение. Но во многом та или иная позиция обусловливается еще и временем, в котором живет человек. Не зря стоицизм так распространился в Древнем Риме на рубеже старой и новой эры и затем в первые столетия новой эры, когда возникают диктатуры тех или иных римских императоров. На опыте собственной истории мы убедились, как непросто повлиять на события в условиях диктатуры.