13 несчастий Геракла

Донцова Дарья

Его лицо было ярко освещено, и я понял, что Бекасову хорошо за шестьдесят. Обманчивое впечатление молодости создают худощавая фигура, быстрые движения и копна темных волос без всякой седины.

— Так вы откуда, милейший? — улыбнулся Артем Иванович. — Не конфузьтесь так, право слово, я не кусаюсь! Всего лишь мирный академик, а не каннибал. Так кто вас прислал?

— Профессор Талызин, — ляпнул я.

Густые брови профессора поехали вверх.

— Кто? — изумленно переспросил он.

— Талызин С.И., — чувствуя себя полным идиотом, ответил я.

— Савелий

Иосифович Талызин?! Но этого просто не может быть.

— Почему же?

— Савелий Иосифович скончался… дай бог памяти, кажется, в тысяча девятьсот шестидесятом году. Вы, очевидно, в то время еще были в пеленках, если, впрочем, вообще родились!

— Меня к вам привело это письмо, — ответил я, протягивая бумагу.

Артем Иванович повертел послание.

— Извините, голубчик, ну ничего не понимаю!

— Я — частный детектив.

— Кто? Наемный сыщик? Вроде Эркюля Пуаро? — весело заблестел глазами академик. — Люблю криминальный жанр с молодости. У меня вон в том шкафу одно из лучших в столице собраний полицейских романов. Привозил из всех стран, где бывал. Но сделайте милость, объясните, как к вам попало это письмо.

Я глубоко вздохнул и стал излагать суть дела.

Артем Иванович оказался идеальным слушателем, он ни разу не перебил меня, только изредка кивал головой и кхекал. Когда я иссяк, академик переспросил:

— Значит, я консультировал Кузьминского в пятидесятых годах?

Я кивнул. Ванда Львовна уволилась именно в это время.

Академик встал, подошел к одному из шкафов, распахнул дверцы из темного дерева, передо мной возникли плотные ряды папок.

— Кузьминский, Кузьминский, — бормотал ученый, оглядывая полки, — вот, кажется, нашел!

С видимым усилием он вытащил картонный переплет, сдул с него пыль, положил на стол, раскрыл и воскликнул:

— Конечно! Как я мог забыть! Это же Сережа, сын Петра Фадеевича.

— Точно, — подскочил я, — именно о нем и речь!

— И что вас интересует?

— Почему Петр Фадеевич обратился к вам?

— Ну, батенька, — пробасил Бекасов, — есть такое понятие, как врачебная тайна. Я хоть и не доктор, просто психолог, но тоже не имею права рассказывать о пациентах.

— Речь идет о преступлении, — напомнил я. — Хорошо, тогда я сам скажу. Петр Фадеевич подозревал сына в убийстве своей второй жены Варвары? Спрашивал совета, как поступить с мальчиком?

— Похоже, вы и так все знаете, — пробормотал академик. — Давно дело было, тогда я только начинал практиковать, а Савелий Иосифович, царствие ему небесное, постоянно кого-то присылал. Люди в те времена у нас были темные, при слове «психолог» пугались, массово путали меня с психиатром. Впрочем, и сейчас кое-кто такого же мнения.

Но Петр Фадеевич был другим. Он появился в кабинете Артема Ивановича и спокойно изложил свою далеко не простую семейную историю.

— Жена моя, больная шизофренией, покончила с собой. Возможно ли, что сын повторит ее судьбу? Каким образом можно повлиять на поведение мальчика? — спросил он.

Артем Иванович сразу заподозрил, что отец рассказывает не всю правду, и попросил привести

на прием Сережу. Поговорив с подростком, Артем Иванович сказал отцу:

— Мальчику очень хорошо бы пройти с десяток психотерапевтических сеансов.

— Он станет более управляемым и адекватным? — поинтересовался отец.

— Безусловно, — пообещал Бекасов, — ребенка грызет какая-то проблема, нужно помочь ему справиться с ней.

Петр Фадеевич кивнул, Сережа начал ходить к психологу. Это только кажется, что психотерапевтические процедуры простая, легкая болтовня. Специалисту, занимающемуся вашими проблемами, требуется докопаться до их первопричин, порыться в ваших мозгах и вытащить на свет глубоко закопанные внутри подсознания, залитые цементом времени и забытые тайны, о которых совершенно не хочется вспоминать.

— Он не выдержал на восьмом сеансе, — грустно сказал Артем Иванович, — зарыдал и…

Профессор замолчал и начал перекладывать на столе папки.

— Признался?

Артем Иванович кивнул:

— Да. Сначала долго рыдал, потом успокоился и рассказал, что всеми фибрами души ненавидел мачеху и ее дочь. Якобы женщина баловала свою дочку, а его постоянно притесняла, наказывала. Честно говоря, это не походило на правду. Но Сергей — явно выраженный эпилептоидный тип. Подобные люди склонны сильно преувеличивать свои обиды. У всех эпилептоидов фантастическая память. В научной литературе описаны случаи, когда такие люди через двадцать лет встречались со своими «обидчиками» и убивали их. В чистом виде эпилептоиды редкость, впрочем, как и истероиды. Как правило, мы можем говорить только о какой-то доминанте поведения. Так вот, Сережа Кузьминский был редчайшим, ярким представителем аптекарски чистого эпилептоида, да еще с тяжелой наследственностью. Сами понимаете, какая это гремучая смесь…

Он рассказал мне, как пугал Варвару, как радовался, когда понял, что отец считает ее сумасшедшей, как подсовывал ей в чай лекарства, чтобы несчастная получала двойную дозу медикаментов… Ну а потом…

Глава 28

— Просто взял ножницы со стола отца… — прошептал я.

— Такого он не говорил, — осекся Артем Иванович, — и я не скажу. Он клялся мне, что не хотел убивать, вышло все само собой, случайно. А затем начал было пугать Лисочку. Но тут у отца зародились какие-то подозрения, он отправил девочку в детский дом, а Сергея привел ко мне. Очень тяжелый случай. Но мы добились стойких положительных результатов. Сергей адекватно оценил свой поступок и сделал правильные выводы.

— И вы не обратились в милицию? — изумился я.

— Многоуважаемый Иван Павлович, — покачал головой Бекасов, — когда человек приходит ко мне, он вправе надеяться на сохранение тайны. Я бы и с вами не стал беседовать, но той истории уже много лет. Петр Фадеевич давно скончался, мы беседуем об умерших людях.

«Однако Сергей Петрович жив и вполне дееспособен», — чуть было не ляпнул я, но удержался от опрометчивого заявления. В моих интересах, чтобы Бекасов рассказал все, что знает о Кузьминском.