13 несчастий Геракла
Шрифт:
— Но…
— Ты нарошно, — шипела Николетта, — я так и шнала!
— Послушайте…
Но маменька и Антон не дали мне вымолвить и слова.
Доктор, старательно сдерживая смех, писал что-то на листе бумаги. Я ретировался в прихожую.
— Эй, Ваняша, — высунулась из кухни Нюша, — ну ты и дал стране угля! Таперича тебя Николетта со света сживет! Она тебе зубы не простит!
— Можно новые заказать, — огрызнулся я, — не так уж трудно.
Нюша захихикала:
— Да я уж эти отскребла! Не в том дело!
— А в чем?
— Так ее тайну все узнали, —
— Ты о ком? — Я перестал понимать хоть что-либо.
Нюша продолжала веселиться.
— Так любовники ейныя! Козел, который на пианине бренчал, баран с книжками, свинья с картинами… Ни разу, ни слова! Порядочная я, другие о своих хозяевах такое натрепят, уши вянут! А я ни-ни! И сейчас молчу! Чего там зубья, с каждым случиться могет, вон у Петьки из пятой квартиры все клыки в двадцать лет повыпали! Ты бы поглядел, как мать в корсет утягивается, чтобы талия тонкой была! А колготки из резины? Ну, дела! Такая дрянь жаркая, но натянешь — и жопа не висит! Убегай, Ваняша, пока цел!
Я отступил к лифту, пытаясь переварить полученную информацию. До сего момента Нюша ни разу со мной не откровенничала. Долгие годы она была моей няней и получила статус домработницы, когда я пошел в десятый класс. Девять лет она водила меня в школу, таскала ранец, утешала и тайком покупала мороженое. Если сказать честно, Нюша всегда заботилась обо мне больше, чем Николетта, та только впархивала в детскую, чтобы поцеловать меня перед отъездом на очередную тусовку. Все мое детство прошло под шепоток Нюши:
— Тише, мама спит!
Утром, когда нянька отводила меня в школу, Николетта спала, когда я в районе двух появлялся дома, она еще почивала. Потом она принимала ванну, одевалась, красилась и… отбывала в гости. Назад Николетта являлась, когда я уже крепко спал! Иногда на матушку нападают воспоминания, и она, закатив глаза, начинает вздыхать:
— Ах, как тяжело воспитать ребенка! Нужно полное самоотречение! Ну представьте себе: раннее воскресное утро, всего двенадцать часов дня, а ты тащишь мальчика в зоопарк! Да уж, тяжел камень материнства.
То, что многие мамы встают каждый день в шесть, чтобы приготовить деткам завтрак, а потом повести их в школу, ей просто не приходило в голову. Впрочем, она не делала со мной уроки, не писала за меня доклады и сочинения, не сидела на родительских собраниях, не шила маскарадные костюмы, не мыла полы в классе, и никогда я не залезал к ней в кровать, чтобы посекретничать. Для всех этих целей имелась грубоватая Нюша.
Я сел в машину и поехал к Ванде Львовне. Козел с пианино — это Олег Ростиславович Курзаков, баран с книжками, очевидно, Леонид Маркович Забельский, а свинья с картинами — Владислав Андреевич Моор. Интересно, неужели отец ничего не знал? Даже не догадывался? А если все же понимал, откуда у Николетты каждый день появляются новые букеты в спальне, то почему терпел?
И
Старушка сама открыла дверь и засуетилась:
— Добрый вечер… э…
— Иван Павлович, — напомнил я, вручил коробку шоколадных конфет, снял ботинки, получил засаленные тапки, преодолевая брезгливость, надел их и был препровожден на кухню, где получил чашку отвратительного пойла под названием чай.
Ванда Львовна села напротив и сложила на столе сухонькие ручки, похожие на паучьи лапки. Я сделал вид, что отпил глоток, и приступил к разговору:
— Наше издательство выпускает исключительно мемуарную литературу. Воспоминания — это свидетели эпохи…
— Да, да, — закивала хозяйка.
Минут пять я заливался соловьем и, когда понял, что Ванда Львовна окончательно растеклась, задал первый вопрос:
— Вы понимаете, что мемуары должны быть интересными?
— Конечно!
— Лучше, если в них будет нечто этакое, налет «желтизны»!
— Обязательно! Я столько могу рассказать! Всякого!
— Ну, например?
Ванда Львовна зачастила:
— Вот композитор Сбарский бил свою жену!
Я поморщился:
— Ну об этом все знают, никакой сенсации нет!
— Профессор Реутов спал с аспирантками.
— Эка невидаль, это все начальники делают.
— Быков, директор сталелитейного завода, выгнал на улицу жену голой, когда поймал ее с любовником.
— Уже интересней, — кивнул я, — но все равно без изюминки. Мы не можем заключить договор на книгу, если в ней нет, ну… такого… Необычного поворота сюжета. Эх, если бы какая-нибудь история в духе Оскара Уальда. Читали «Кентервильское привидение»?
Ванда Львовна кивнула:
— Конечно, обожаю Уальда!
— Значит, понимаете, что я имею в виду: призраки, исчезающие пятна крови, семейные проклятия — вот это привлечет массу читателей. Извините, пока я не вижу в вашей книге ничего особенного, будь в ней загадочная история, вот тогда…
Старушка не дала мне договорить.
— Есть, — воскликнула она своим тонюсеньким детским голосом, — о, такая новелла! Диккенс! Настоящий английский роман! Вот послушайте! Довелось мне очень давно служить в доме Петра Фадеевича Кузьминского… Я ведь из интеллигентной семьи, имею образование, но жизнь повернулась ко мне темной стороной, пришлось у людей работать…
Я перевел дух. Так, первая часть беседы прошла просто отлично. Я привел Ванду Львовну на нужное место и слегка подтолкнул бабку, дальше она покатится без моей помощи.
— Петр Фадеевич был святой человек, — пищала старушка, — теперь такого благородства у мужчин и в помине нет. Да сто из ста сдадут жену-шизофреничку в сумасшедший дом, а Кузьминский пытался лечить несчастную. Как он радовался, когда Глафира стала писать картины, надеялся на лучшее, но нет…
Я молча слушал ее рассказ. Пока что Ванда Львовна не сообщила ничего нового. Вот она разболтала про пятно, потом про самоубийство Глафиры и добралась до второй женитьбы Петра Фадеевича.