15 000 душ
Шрифт:
— Для меня в вашем мире ничего сложного нет! Другой или обычный, без разницы! Я занесу все в протокол, и точка.
Он вспомнил о своей записной книжке.
— Конечно, — сказала Рагуза. — У нас величайшее шоу в мире! Правда! Величайшее!
— В таких делах мне частенько не везло, — проворчал Клокман.
— Здесь тебе повезет, — сладким голоском пропела Рагуза и взяла его за руку. Он дрожал как заяц.
Теперь музыка стала затихать.
— Величайшее шоу в мире, — произнес уважительным тоном Клокман. — Подумать только! — В тот же миг мандолины заиграли
— Это же скелеты с черепами, — удивленно сказал он.
— Но ведь музыка — это бесплотное искусство, — пояснила Рагуза. — Хотя, как ни странно, именно от нее наша плоть трепещет сильнее всего.
Клокман промолчал. Заумные рассуждения и разглагольствования он, как известно, не любил. Он уставился на затылок Рагузы; она отошла от него и двинулась вперед. Затылок у нее был жирный. Его подпирало ожерелье из крупного жемчуга.
Кожа была обрюзгшая.
Пряди волос порхали у висков, как летучие мыши.
— Этим музыкантам хорошо платят.
— Музыка — это бальзам для души, — добавила Рагуза.
Позволим себе сделать короткую ремарку: каким бы равнодушным Клокман ни казался с виду, музыка его сильно взволновала. Она не будоражила! Она навевала сладостную грусть, которую Клокман ощутил еще на площадке перед шатром. Без преувеличения можно сказать, что какой-то червь, розовый, извивающийся червяк, точил ему сердце. Тоска?
— Пойдемте! — Рагуза поднималась по одной из деревянных лестниц. Ее бедра покачивались. Ей было трудно передвигаться на роликах. Клокман последовал за ней. Восхождение было долгим; они словно лезли в гору.
Тут и впрямь другой мир, подумал Клокман. Воздух тут был более разреженный, к тому же кругом стояла почти непроглядная мгла. Издали шеренга музыкантов с мандолинами напоминала ряд грязных истертых золотых коронок.
Между лестницами тянулись по всей окружности шатра сколоченные из досок балконы. Грубые доски на сиденьях были гладко отполированы задами бесчисленных зрителей. Там и сям в полутьме виднелись какие-то особы в рабочих халатах, размахивающие метелками.
— Вожделение — вот пружина нашего шоу! — сказала Рагуза, упершись толстыми руками в бока. Сейчас они стояли под самым куполом шатра. Щеки у Рагузы были густо нарумянены. Сиденья были сколочены из необструганных досок от ящиков для пивных бутылок. Клокман рассмотрел вблизи одну метелку: по форме она напоминала какое-то плодовое растение с ярким зонтиком из больших, пушистых перьев, испещренных коричневыми и черными крапинками. Пятнистые перья.
Внизу, ссутулившись, прошла уборщица.
Цветные фонарики. Уборщицы поодиночке или маленькими светлыми стайками витали, как призраки, по рядам зрительного зала.
Даже сейчас, в этой величавой пустоте, цирк являл собой неповторимое зрелище: внизу простиралась огромная арена в виде двух уложенных внахлест кругов, повторявших форму сдвоенных шатров. Напротив, на той стороне цирка, какие-то люди тащили что-то по верхнему ряду трибуны.
А посередине —
Ряды зрительного зала вздымались как опрокинутые усеченные конусы, разделенные на ярусы. Глядя на них снизу, иной посетитель мог бы решить, что перед ним храм или темный карьер каменоломни.
Звуки мандолин усиливали это впечатление.
Парапеты изогнутых дугой ярусов громоздились друг над другом. Местами они блестели, а кое-где были матовыми. Трибуны под довольно крутым углом спускались к манежу.
Вдоль лестниц тянулись вниз цепи.
Там, где гигантские мачты пробили купол, из круглых прорех струился свет: он витал и опускался во тьму, колыхаясь и угасая, как снег. Или лепестки цветов. Как хлопья мыльной пены.
Манеж был посыпан серым песком.
На самом верху блестели в лучах света переплетения железных брусьев, поперечных балок и стальных тросов. Свисали веревочные лестницы и незакрепленные канаты.
Они раскачивались.
Лучи света не могли пробиться к манежу сквозь плотные клубы пыли, которые парили над ним, то разбухая, то сжимаясь. Люди, которых Клокман заметил на другой стороне зрительного зала, неторопливо приближались. Теперь можно было разглядеть музыкальные инструменты, похожие на колокола, которые они несли, нацепив их на шею.
Уборщицы оторвались от работы и поглядывали по сторонам, опершись на черенки своих метелок.
Послышались глухие раскаты грома.
Клубы пыли сотряслись от грохота. Музыканты еще пуще наяривали на своих мандолинах: трынь-трынь-трынь!
Бах!
Бабах!
Крупинки пыли завибрировали.
Слева выбежала третья группа музыкантов. Прижав ладони ко рту, они неслись вприпрыжку по рядам зрительного зала к балкону с музыкантами, играющими на мандолинах.
Свет на балконе вспыхнул еще ярче.
Музыкальные инструменты, похожие на колокола, оказались при ближайшем рассмотрении большими литаврами. Другие музыканты, которые недавно зажимали себе рты ладонями, заиграли на крошечных флейтах:
Фьють! Фьють-фьють! Фьють!
Бах!
— Оркестр собирается, — сказала Рагуза. — Вы не представляете, как все зазвучит, когда они грянут разом.
— Могу вообразить, — отозвался Клокман, собравшись с духом. Ему показалось, что в воздухе с треском рассыпаются искры от бенгальских огней. В голове у него все затуманилось.
— Вижу, ты уже освоился! — Рагуза не удержалась и погладила Клокмана по волосам, а заодно потрепала его за подбородок.
— Посмотри, вон артисты, — проворковала Рагуза, указывая на манеж.
Там в полутьме танцевали свиньи. Вокруг них стояли на задних лапах овчарки.
На оркестровом балконе появился какой-то великан.
— Я просто покажу тебе все по порядку!
Они вошли в грузовой подъемник и поехали вниз. В этом лифте, похожем на уличную туалетную кабинку, стоял запах крупных хищных кошек.
— Это дирижер!
— Этот чернокожий? Такой дылда? — Клокман поднял руку над головой.
— Да, наверное, такой, — усмехнулась Рагуза.