15 лет и 5 минут нового года
Шрифт:
— Твоя, возможно. Моя — неизменна. Скажи, ну почему ты решил, что мне все это надо?
— Потому что ты меня любишь.
Я даже рот открыла — от неожиданности, и заглотила ледяной влажный ноябрьский воздух.
— Да?
— Да, — передразнил меня Игорь. — И я всегда это знал, поэтому и возвращался.
— Ну у тебя и самомнение раздутое…
— А у тебя трусость. Ты просто боишься вылезти из своего болота, но я тебя за уши вытяну…
И он действительно схватился за оба моих уха и притянул к себе поцеловать, но губы навстречу ему я не открыла, и Игорь сдался, отпустил. Я тут же обхватила себя руками,
— Ну поломайся. Поломайся… Ты же маленькая Малинка.
— А ты большой… Дурак!
Я пошла. Он двинулся следом. Я ускорила шаг, но раньше, чем он меня догнал, обернулась и велела ему уходить. Криком. Как маленькая, закричала: (25da8)
— Проваливай отсюда!
Господи, хотелось реветь! В голос. На улице. И плевать, что скажут люди. Но бежать нельзя. Небольшой, но минус. На лужах тонкий лед, но скользкий.
Игорь ничего мне не сказал, и я больше не обернулась. Не остановилась, чтобы проверить сообщение, когда звякнул телефон. Это про Грету, точно. Не важно — что бы там ни было, десять минут погоды не сделают. А еще, даже одно, короткое слово со Знаменевым приведет к стихийному бедствию.
29. "Под фанеру"
Пока мой мир не рухнул. В телефоне появилось сообщение о том, что… Операция прошла успешно, Грета отходит от наркоза, забирать после пяти и до семи вечера. Отлично!
Я заварила себе чай со специями и уселась на кухне поближе к окну. Можно не смотреть во двор: внедорожник как стоял на приколе, так и стоит — по приколу. Его владелец не звонит. Может, его и нет в машине. Собирался же купить себе нормальный кофе. У меня дома ничего нормального нет. Собака старая и больная, я тоже старая и больная, по его мнению. Ну так, какая есть… Было время, был я молод… И я была молода и глупа, а сейчас пусть и не поумнела до умной, но все-таки понимаю, чего делать нельзя ни в коем случае.
Нельзя плясать под дудку Игоря. Ну или под его бубенчики — Новый год скоро, на иностранный манер все у нас теперь. А раньше все было по-китайски, по-турецки, по-уродски, через одно место — ничего не изменили эти американизмы на городских вывесках и на языке в нашей душе.
В душе действительно ничего не поменялось — болит. Игорь снова потоптался там говнодавами. Подошвы метровыми стопудовыми гвоздями прибиты — было такое, носил и гордился. Сейчас тоже, небось, гордится — облагодетельствовал. Только дудки, ничего мне от тебя не надо.
Никогда и не было надо. Другие со спонсоров имели спонсорство, а я головную боль, как не спалиться на дорогих подарках. Да не дороги они мне больше — барахло, которое я тащу на горбу из года в год вместе с Игорем.
Всегда видел, что ты меня любила… Мило! Так что ж тебе моей любви-то не хватало?! Или наоборот переизбыток был, и ты боялся, что от более плотного общения одно место слипнется, а другое отвалится? Отвались оно у тебя, стольким бабам, уверена, спокойнее бы жилось… И мужикам. Хотя бы моим. Зачем я их всех выставляла? Ну не денег же мне было на них жалко. Нет… Я просто знала, что придет он, Игорь. Это был ритуал такой: пожалеть приезжал…
И сейчас пожалел… Только на этот раз себя и машину — бензинчик нынче
Я приподнялась на стуле и выглянула в окно. Через жалюзи — не прикопаешься. Стоит. Машина. А он? Стоит на своем. Сказал, что заберет собаку из клиники, значит, заберет. И не позвонит узнать, когда — будет просто караулить меня у подъезда. Ему без разницы, что творится у меня в душе.
Ждет звонка от меня? Поднимайся, чай стынет… Не дождется! Он приехал ради себя, не ради меня с Гретой, и вот ради Греты, чтобы у ее хозяйки осталось хоть немного целых нервов, нужно просидеть до пяти часов дома. Безвылазно. Не лазить даже любопытным носом между пластмассовых пластин. Верное же название: жалюзи — от ревности. Подглядывать за Игорем… Да никогда я этого не делала, не пыталась вытащить у него из кармана телефон, чтобы проверить список баб, никогда не спрашивала, когда я теперь стою у него в расписании. Ну, кроме дней со стрижкой, потому что необходимо было взять домой инструменты. Это он о себе заботился, не обо мне…
Два года у него никого, кроме меня, не было… Даже если так, если ему стало хватать бабу раз в месяц, то почему сообщил мне это только сейчас? Почему по-прежнему приходил и уходил молча? Почему бы не позвонить и не спросить, как у меня дела? Я не болею, да? Никогда? Грипп меня не замечает, у меня броня… Только сейчас броня и на сердце, от которого, точно горох от стены, отскакивают пустые слова Знаменева.
Игорь весь день разыграл, точно по нотам. Не поставил меня на табуретку, чтобы сообщить о том, что бог спустился с Олимпа на грешную землю, а так, на улице, между делом, точно о погоде… Ну да, у него все в жизни между делом, в свободное от работы время, в свободное от друзей… Неужели он из тех, кому женщина нужна только в треугольнике: постель, кухня, детская? Скорее всего так и есть. Вот раньше он этого бермудского треугольника избегал, как черной дыры, а тут захотелось узнать, есть ли жизнь на Марсе? Марс — планета красная, рыжие тоже красные — по расцветке подошла, а фасончик хоть и устарел, но дерюга притерлась к телу…
Боже, Игорь, что за бред… Пусть тебе ребенка молодая родит, а я так уж и быть досуг тебе скрашу, пока сама не крашусь…
Сам позвонил. Черт! Нет… Мама. Черт в квадрате, если не в кубе.
— Мама, Грету прооперировали, но забрать можно будет только после пяти…
— Я не по этому поводу звоню…
Вот этого я и боялась.
— А по какому интересно? — спросила довольно зло.
Ни о ком не сплетничаю и о себе сплетничать не позволю.
— Кто это был?
— Поклонник, если ты об Игоре.
— Как тебя тянет на всяких Игорей! — выплюнула мать дистанционно прямо мне в ухо.
Не забыла его за столько лет. Вот ведь как… А никогда не припоминала мне его в разговорах. Ну… Бывало, вскользь.
— Ну, я не виновата… И я знаю, что тебе рассказали. Я отказалась, эта работа не для меня.
— Работа?
— Нет, мама, подарок на день рождения! Не смешите мои тапочки! Мам, а если я с ним расстанусь, мне увольняться с нового места? Ты меня обратно примешь?
— А то я тебя не приняла…