1612. Минин и Пожарский

Поротников Виктор Петрович

Тимоха Сальков, вошедший в это убогое жилье, несколько мгновений постоял у порога, чтобы дать глазам освоиться в полумраке. Затем он снял с головы шапку и обратился к старику:

– Будь здоров, дедушка! Ты ли хозяин сего жилища?

Старик взглянул на Салькова красными слезящимися глазами и прошамкал беззубым ртом:

– Вроде как я, добрый молодец. Один я тут живу, все родные мои померли.

– Отчего померли твои родственники, дедуня? – поинтересовался Сальков, присев на лавку.

– Кто от голода, кто от болезней, –

ответил старик, сунув в печную топку два березовых полена. – Меня токмо ни голод, ни хвори не берут. Не иначе, я заговоренный. – Старик почесал свою почти лысую голову и усмехнулся. Он бросил любопытный взгляд на Салькова. – А ты куда путь держишь, мил человек?

– Еду из Москвы с обозом до Троице-Сергиевой лавры, – нехотя проговорил Сальков. – Кони у нас притомились. Снег-то талый на дорогах, вот сани и вязнут. Как деревня ваша называется?

– Красная Пахра, – сказал старик, стряхивая опилки с темных заскорузлых ладоней. – В былые времена село наше было богатое и многолюдное. Ныне же половина дворов пустует, разбежались люди кто куда от беды да от голода. Москва недалече от села нашего, вот оттуда к нам и жалуют незваные гости: то ляхи, то казаки, то разбойные атаманы… Всем нужны лошади, хлеб, овес, мясо, яйца, мед… За шесть лет Смуты селяне наши всяких лихих людей насмотрелись, всякого горя изведали! Ныне у нас в деревне нет ни одной лошади, ни одной коровы, коз – и тех нету. Все куры давно съедены. Да что куры, собаки – и те съедены! – Старик хмыкнул, глядя на огонь, и как-то равнодушно добавил: – Соседи мои старые телячьи кожи варят в кипятке и едят, а я не могу: зубов у меня нету совсем. Кто-то пьет отвар из осиновой коры, а у меня с этого пойла изжога. Вот и приходится мне на старости лет выкапывать из-под снега мерзлый щавель, листья брусники и крапиву, варить из этого травяной суп без соли.

– Почто же без соли, дедуня? – спросил Сальков.

– Потому что, дружок, у нас в деревне и соли ни у кого нету, – ответил дед, скорбно покачав головой.

– Как же вы здесь живете, горемычные? – изумился Сальков.

– Не живем, а доживаем, сынок, – проговорил старик, зябко запахнув у себя на груди свою овчинную безрукавку.

Голова у Салькова была тяжела после бессонных ночей и всего пережитого, в суставах засела ломота. Сальков растянулся на лавке, не снимая сапог и пояса с саблей, подложив руки под голову. Успокоительная истома разлилась по его усталому телу.

«Вот до чего докатилась матушка Русь, в деревнях смердам жрать нечего, а их еще грабят ляхи и сволочные атаманы! – подумалось Салькову. – Для чего жить простым деревенским людям, коли у них такая безрадостная доля? Кто заступится за этих несчастных? Наступит ли когда-нибудь конец этой кровавой Смуте?»

Вдруг взгляд Салькова упал в угол возле печи, где стояли ухваты и длинная кочерга. Его глаза расширились от страха, а дыхание замерло в груди. Из темного угла бесшумно выплыла

белая мужская фигура в белых льняных одеждах, с белой повязкой на голове. Бледное лицо мужчины с прямым носом и черной бородой показалось Салькову до боли знакомым. Да это же князь Пожарский!

«Князь, ты почто встал? – едва не сорвалось с уст Салькова. – Тебе же с твоей раной нельзя вставать!»

«Меня те же самые думы тревожат, друг Тимоха, – тихо и печально сказал Пожарский. – Потому и пришел я сюда. Ежели не суждено мне оклематься, тогда тебе, друже, придется биться с ляхами за себя и за меня. Токмо ты уж, друг Тимоха, не сворачивай с избранного пути, иначе все наши труды и жертвы будут напрасны. Не сгибайся перед врагом, Тимоха! Не поддавайся унынию, ибо уныние есть тяжкий грех!»

Сальков встрепенулся, собираясь с решимостью в голосе заверить Пожарского в своей преданности делу освобождения Руси от иноземного засилья. По телу Салькова прокатилась дрожь, которая и пробудила его от сна.

Луч света, бьющий через окно, дотянулся до печной каменной приступки, озарив черные рога ухватов, стоящих в углу. В избе стало немного светлее.

Сальков сел на лавке, огляделся. Старик куда-то исчез. Не было рядом и белого видения в виде князя Пожарского.

«Пригрезилось», – пронеслось в голове у Салькова.

Внезапно над селом поплыли гулкие и протяжные удары колокола.

Сальков вскочил и кинулся вон из избы. На дворе возле покосившихся ворот он увидел старика-хозяина, опирающегося на палку.

– Что случилось, дедушка? – спросил Сальков. – Почто бьют в набат?

– Войско в нашу деревню вступает, потому и трезвону столько, – ворчливо ответил старик, не глядя на Салькова. Он стоял в проеме распахнутых ворот и глядел куда-то вдоль улицы, по сторонам которой теснились покосившиеся избы, крытые пожухлой соломой.

Сальков вышел за ворота, с удовольствием подставив разгоряченное лицо теплому дыханию южного ветра, сдвинул шапку на затылок. Тревога мигом улеглась в его душе, когда он увидел конников в теплых разноцветных кафтанах, в шапках с меховой опушкой, с копьями в руках, с саблями и пистолями на поясе. Среди копий покачивались черные и багряные стяги с гербами Владимира, Суздаля и Ярославля. Это шла к Москве земская рать.

Сытые разномастные кони месили копытами талый снег, на ходу позвякивая уздечками. Всадники ехали по четыре в ряд.

Вдруг от конной колонны отделился наездник на рослом чалом жеребце, укрытом красной попоной. Он подъехал к Салькову, окликнув его по имени. Наездник был в красном стрелецком кафтане и в стрелецкой шапке с загнутым верхом. На поясе у него висела сабля.

Сальков изумленно присвистнул, узнав полковника Горбатова.

– Эк-ста, приятель! – воскликнул он. – Вот так встреча! Давненько мы с тобой не виделись!

Горбатов спешился, привязав поводья своего коня к забору.