1612. Минин и Пожарский
Шрифт:
– Чего же ты тогда перебежал от земских к нам, бедолагам? – ввернул Лыков, развалившись на стуле, который заскрипел под его грузным телом.
Поскольку в доме было чуть теплее, чем на улице, поэтому Лыков и Горбатов вели беседу, не снимая с себя теплой верхней одежды. Они сняли с себя лишь шапки и рукавицы.
Горбатов не стал ходить вокруг да около и выложил Лыкову все начистоту. Горбатова переполняли возмущение и обида. Двух самозваных государей в недалеком прошлом видела Русь, которым поначалу присягали знать и простой народ, а в конце концов оба были убиты своими же приближенными. Имена этих самозванцев и поныне на слуху, только ленивый их не ругает и не проклинает.
– Я хотел было образумить народ, – молвил в заключение Горбатов, – так меня чуть на куски не разорвали. В меня чуть пулю не всадили, хорошо, Господь уберег. Еле вырвался я от этих безумцев, у коих вместо головы задница! И тогда я сказал себе, что с этими безумцами мне не по пути. Служить Лжедмитрию я не собираюсь. Остается одно – присягнуть Владиславу. Поэтому я здесь, боярин.
– Правильно надумал, полковник, – промолвил Лыков. – С нашими казаками и мужиками-дурнями каши не сварить. Спасение Руси в унии с Польшей. Пращуры наши призвали варяжских князей на Русь и не прогадали, так и мы не прогадаем, коли посадим на московский трон польского королевича.
Зная, с каким недоверием относится Гонсевский ко всем перебежчикам из земского лагеря, Лыков решил до поры до времени укрыть Горбатова у себя дома.
– Завтра я потолкую с Федором Мстиславским, уговорю его, чтобы он замолвил за тебя слово перед Гонсевским, – сказал Лыков, дружески подмигнув Горбатову. – Выше голову, полковник! Бог не выдаст, свинья не съест.
Федор Мстиславский тоже пожелал побеседовать с Горбатовым, дабы побольше узнать от него о новом самозванце и о численности земских войск под Москвой. В прошлом Горбатов не раз оказывал Мстиславскому разные мелкие услуги, поэтому они были лично знакомы и не испытывали друг к другу неприязни. Вот и на этот раз Федор Мстиславский попросил Горбатова еще об одной услуге. Он посетовал полковнику на то, что патриарх Гермоген по-прежнему упорствует, не желая приводить людей к присяге Владиславу. Мол, Гермоген тешит себя надеждой, что земское ополчение вот-вот выбьет поляков из Кремля и изберет на царство выходца из русской знати. Мстиславский предложил Горбатову встретиться с Гермогеном и открыть ему глаза на то, что творится в земском лагере.
«Может, тогда Гермоген одумается и поймет, что лучше видеть на московском троне Владислава, чем безвестного бродягу», – добавил при этом Мстиславский.
Горбатов согласился помочь Мстиславскому в этом деле. Ему и самому не терпелось рассказать Гермогену о том, как он самоотверженно выполнял его волю, призывая людей в разных городах подниматься на борьбу с Семибоярщиной и поляками, и что из этого вышло.
Опальный патриарх по-прежнему пребывал на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, но теперь из-за болезни Гермогену были предоставлены самые лучшие покои. Патриарх почти не вставал с постели, измученный недугом. Однако Гермоген нашел в себе силы, чтобы подняться с кровати, когда перед ним предстал Степан Горбатов. Несмотря на телесную немощь, ум у старца оставался ясным, он сразу вспомнил полковника, которому сам некогда вручил воззвание, призывающее русский народ на свержение Семибоярщины.
– Твой призыв, владыка, был услышан дворянами, казаками и посадскими людьми, – молвил Горбатов, стоя с шапкой в руках перед Гермогеном, сидящим на стуле с высокой спинкой. – Под стены Москвы стеклось большое земское войско из многих городов Руси. Отважные
Со скорбью в голосе Горбатов поведал патриарху о том, как пал от рук своих же казаков Прокопий Ляпунов, главный вдохновитель создания Совета всей земли, как погиб в бою с поляками храбрый князь Мосальский, а князя Пожарского его воины чуть живого вынесли из сечи. Не утаил Горбатов от владыки и того, что внутренние склоки давно перессорили между собой вождей ополчения, что каждый из них тянет одеяло на себя. В довершение всех бед земское ополчение присягнуло на верность очередному самозванцу, объявившемуся в Пскове. Князья и дворяне, не пожелавшие присягать Лжедмитрию, разошлись со своими отрядами кто куда.
Рассказал Горбатов патриарху и о том, что атаман Заруцкий и князь Трубецкой всячески подбивают казаков и ополченцев признать законным наследником на московский трон сына Марины Мнишек, рожденного ею от Тушинского вора. Недоброжелатели Марины Мнишек среди земских ратников называют ее сына «воренком», распуская слух о том, что сей младенец плод ее греховной связи с Иваном Заруцким, который опекает эту польскую дворяночку с той поры, как был убит Тушинский вор. Марина Мнишек пребывает в Коломне под охраной казаков Заруцкого, которые именуют ее «государыней московской», помня о том, что она когда-то короновалась в Москве вместе с Гришкой Отрепьевым.
Выслушав Горбатова, Гермоген разразился горестными стенаниями. Страдая от лихорадки, патриарх зябко кутался в темный шерстяной плащ. Его седая голова была покрыта черной вязаной шапочкой.
– Господь-вседержитель, видят ли твои очи, какая пагуба творится в Московии! – печально молвил Гермоген, свесив голову на грудь. – Еще одного самозваного вора наслал Антихрист на нашу землю, который сбивает с толку народ православный. Подружка Отрепьева панька Маринка со своим «воренком» тоже метит на русский трон. А глупцы, вроде Заруцкого и Трубецкого, потакают Маринке в этом. Господи, неужто совсем не осталось здравомыслящих людей на Руси!
Гермоген вдруг резко поднял голову, вскинув глаза на Горбатова. Седые брови патриарха грозно сомкнулись на переносье.
– Сын мой, ты честный и смелый человек, – проговорил Гермоген. – Ты не пожелал присягать ни псковскому вору, ни Маринкину «воренку». Стало быть, ты радеешь о своем Отечестве. Сын мой, не время предаваться унынию, надо спасать наше государство от полного краха.
– Потому-то я и ушел из земского лагеря в Кремль, владыка, – сказал Горбатов. – Я хочу присягнуть королевичу Владиславу. Коли сами русские не могут избавить Русь от кровавой Смуты, тогда пусть это сделают литовцы и поляки.
– Литовцы и поляки наши злейшие враги! – воскликнул Гермоген, сердито притопнув ногой. – Вместе с Владиславом на нашу землю придут иезуиты и латиняне, а это зло хуже саранчи! Сын мой, нужно бросить новый клич по Руси. Нужно собрать новое ополчение, вожди которого доведут до победы зачахнувший ныне священный почин!
Гермоген окликнул служку-монаха, который принес ему бумагу, перо и чернила. Монах придвинул к патриарху небольшой стол с наклонной крышкой, удобной для письма. Открывая чернильницу, слуга негромко напомнил Гермогену, что тому пора выпить целебный травяной настой. Патриарх лишь досадливо отмахнулся от слуги, проворчав: «Не меня, старика, надо спасать, а Русь-матушку нужно поскорее избавить от недуга, именуемого Смутой!»