1612. Рождение Великой России
Шрифт:
К подходу ополчений москвичи хотели поднять восстание. Готовились сани с дровами, чтобы преградить улицы и лишить поляков возможности оказывать друг другу помощь, Гонсевский и начальник немецкого отряда Борковский издали приказ, чтобы никто из гарнизона не выходил из крепости. Поляки и немцы не снимали с себя военных доспехов. Сторожевые отряды оккупантов заняли Китай-город, ограждавший подступы к Кремлю. Кремль и Китай-город спешно укрепляли. На башни втаскивали пушки. Польское командование приняло решение, не дожидаясь прихода ополчения, выступить ему навстречу и разбить по частям. Этот план не успели осуществить, так как события стихийно разыгрались в самой столице.
Цели и личные стремления участников ополчений были разными.
Пример «в твердости разума своего крепкого и непоколебимого» князя Пожарского особенно знаменателен. Он защитил рязанские города от разбойного войска Сумбулова, выступившего под флагом Семибоярщины сразу после того, как вместе с Сапегой изменил Лжедмитрию II. Теперь Сумбулов был отправлен на юг, а Сапега — на север, с задачей заставить города присягнуть королевичу Владиславу. Сапегу разбил под Александровой слободой князь Фёдор Волконский с переяславским и костромским ополчением. Оба князя, Пожарский и Волконский, насильственную присягу принять не могли. Но дальше действовали по-разному. Волконский, подобно Ляпунову на Рязанщине, продолжил сбор ополчения в Ростове. А всегда верный трону Пожарский поехал в столицу разобраться, кто там оказался «на Московском царстве».
Ранним утром 19 марта 1611 г. Дмитрий Михайлович проснулся в своих небогатых хоромах на Сретенке, возле Лубянской площади. Это был далеко не центр Москвы, не Кремль и не Китай-город, где древняя столичная знать вместе с поляками страшилась и ужасалась в ожидании ополчений разгневанных россиян. Властителям Москвы было чего бояться.
С юга на столицу двигались воины из Рязани, Зарайска, Пронска и других южных городов под командой Прокопия Ляпунова. К ним примкнули жители Калуги, отряды казаков со стенного порубежья под предводительством князя Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого{117}. Шли «на очищение Москвы» ратники князя Репнина из Казани и Астрахани, князя Мансурова из Галича, князя Литвина-Масальского из Мурома, шагало городское ополчение Нижнего Новгорода. Шли ополчения из Мурома и Владимира, Вологды, Романова и Костромы. Шли отряды казаков и астраханских стрельцов, входившие в ополчение князя М.В. Скопина-Шуйского.
Ополчением Суздаля командовал Артемий Измайлов, Ростова, Костромы и Переяславля-Залесского — князь Волконский, Ярославля — дворянин Волынский, Вологды и всего Поморья — князья Василий Пронский, Козловский и дворянин Нащокин. С севера вел своих казаков атаман Андрей Просовецкий. Уже шевелилась Пермь, по приходу московских вестей должны были подняться и дальние земли. Но это засевших в Кремле уже не заботило.
Главным чувством московских изменников и интервентов был страх. Изменники призывали истребить москвичей прежде, чем те возьмутся за оружие. В городе было спокойно, купцы отперли лавки, пошла торговля, но власти показали всем свой страх, потащив на стены Кремля и Китай-города пушки. Тащить было тяжело. Поляки попытались призвать на помощь московских извозчиков, те их послали по известному адресу, началась драка, поднялся шум и крик.
Первыми не выдержали нервы у наёмников, служивших прежде Скопину-Шуйскому, а при Клушине перешедших на сторону поляков. 8 тыс. закованных в латы наемников вышли на Красную площадь и набросились на ремесленников и торговцев. Убивали без разбора всех, кто попадался под руку, «на площади и в рядах и по улицам», грабили лавки и дома. Когда немцы ринулось на москвичей, поражая безоружных копьями, из ворот Кремля поскакала польская конница, рубя народ саблями. До 7 тыс. безвинных полегло на Красной
Князь Пожарский, как и все москвичи, услышал набат и привычно схватился за оружие. Кроме военных холопов, ратников у него не было. Но неподалеку находился Пушкарский двор, а из ближайшей слободы спешили к центру столицы стрельцы. Наскоро собрав отряд служилых и вооружившихся посадских людей, Дмитрий Михайлович яростно атаковал бронированных убийц на улицах Белого города. В этом наступлении видна была воля опытного в городских боях воеводы.
«Русские, — вспоминал пан Маскевич, — свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнём. Мы кидаемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами. Мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, — они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитой своих городков стреляют в нас из ружей, а другие, будучи в готовности, с кровель и заборов, из окон бьют нас из самопалов, кидают камнями, дрекольем».
Отряд Пожарского «втоптал» неприятеля обратно в Китай-город и укрепил свои позиции у церкви Введения на Лубянке. О его острожек — наскоро возведенное полевое укрепление — разбивались все атаки интервентов. У Яузских ворот успешно сражался отряд воеводы Ивана Матвеевича Бутурлина. На Тверской врага били искушенные в боях стрельцы. Казачий голова Иван Андреевич Колтовский метким огнём пушек не позволил полякам переправиться в Замоскворечье и уже перенёс огонь артиллерии на Кремль.
«Мы не могли и не умели придумать, — говорит Маскевич, — чем пособить себе в такой беде». Тогда прибегли к последней мере. Кто-то из поляков закричал: «Жги дома!» Зажгли смолу и стали поджигать здания. Пожар заставил русских покинуть свои засады. Тем не менее поле битвы осталось за восставшими.
В отчаянии начальник польского гарнизона пан Александр Гонсевский приказал планомерно поджигать в Москве деревянные дома: «Видя, что исход битвы сомнителен, я велел поджечь Замоскворечье и Белый город в нескольких пунктах». Ночью польское командование, совместно с изменниками-боярами, выработало план: «не ожидая большой бури», выжечь Белый и Земляной город. Маскевич вспоминал, что «мы действовали в сем случае по совету доброжелательных к нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться».
Осуществление этого мероприятия было поручено двум тысячам немцев, в помощь к которым были присоединены два полка польской конницы и отряд пеших гусар. Город горел всю ночь. «Пламя охватило дома и, раздуваемое жестоким ветром, гнало русских. Уже вся столица пылала. Пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день, а горевшие дома имели такой страшный вид и испускали такое зловоние, что Москву можно было уподобить аду … Мы были тогда в безопасности: нас охранял огонь», — пишет Маскевич, сидевший в Кремле. Почти весь Белый город выгорел. В укреплениях Китай-города интервентам пришлось самим побороться с огнем, но и Пожарский сумел отстоять от огня Лубянку и Сретенку.
Со своей стороны, москвичи использовали ночь, чтобы укрепиться в Чертолье, ещё не пострадавшем от пожара. Там в угловой башне стены Белого города расположился отряд стрельцов из 100 человек. На следующий день сражение возобновилось с новой силой. В среду 20 марта, за два часа до рассвета, из трех ворот Кремля одновременно выехали отряды поджигателей. Посад был подожжен в нескольких местах. Пламя сплошным морем охватило скученные деревянные постройки и, раздуваемое сильным ветром, быстро распространилось во все стороны. Ночью было светло, как в ясный день. Строения с треском рушились. В тесных улицах, охваченных пожаром, шло избиение беззащитных жителей; отовсюду неслись вопли убиваемых, плач и крики женщин и детей.