1612. Рождение Великой России
Шрифт:
В этот момент, как рассказывает «Новый летописец» — популярнейший в XVII в. памятник истории Смутного времени{124}, — «пришёл Кузьма Минин ко князю Дмитрию Михайловичу и просил у него людей. Князь же Дмитрий сказал: “Бери, кого хочешь!”» Минин поднял три сотни конных дворян, менее других пострадавших в утреннем бою, и присоединил к ним отряд сотника Хмелевского. Кузьма переправился через Москву-реку и неожиданно атаковал неприятеля, стоявшего у Крымского двора. В жаркой схватке был убит племянник Минина, но польская конная рота побежала и стоптала пешую роту. Видя этот успех, казаки и ополченцы поднялись изо рвов и траншей,
«Русские всеми силами стали налегать на стан гетмана», вспоминал полковник Будила; они «напали густыми массами», дружным «натиском». По словам летописца, был «бой зело великий и ужасный». От грохота выстрелов не слышно было голоса человеческого, небо стояло в зареве, словно от пожара. Потрясенные нежданно могучей атакой истомленного врага, поляки вразброд отступали к Донскому монастырю. В суматохе боя казаки отрезали гетманский обоз и захватили 400 возов с продовольствием. Воеводы и атаманы насилу остановили преследование все еще опасного неприятеля, уходящего к Воробьевым горам. В руках русских остался гетманский обоз, шатры, знамена и литавры (большие боевые барабаны, возимые на лошадях).
Утро застало литовского гетмана Яна Карла Ходкевича в унылом отступлении по дороге к Можайску{125}. Войско его пострадало тяжко, особенно шляхетская кавалерия, в которой осталось не более 400 человек. Но с потерей обоза было потеряно все. Наступление на Москву без припасов не имело смысла, а собрать их вновь было едва ли возможно. Казаки бросили войско Ходкевича и ушли разорять Вологду. В отчаянии гетман призывал на помощь короля, но на имеющиеся деньги тот смог собрать в августе лишь 3 тыс. наемников-немцев.
Сформировав два полка, Сигизмунд III только в октябре пришел из Вильны в Смоленск и тщетно пытался поднять шляхту в поход на Москву. Лишь когда сам король с горстью наемников отчаянно пошел «воевать» на Русь, часть шляхты устыдилась. 1200 всадников нагнали его по дороге в Вязьму, где стоял Ходкевич. Поляки пытались взять Погорелое Городище, потом Волоколамск, положили много людей на приступах, потеряли передовой отряд под Москвой и убрались восвояси, еле живые от голода и холода.
Гораздо хуже пришлось гарнизону Кремля. «О, как нам горько было, — писал один из осажденных, — смотреть, как литовский гетман уходит, оставляя нас на голодную нужду!» Польский комендант Кремля, названный «гетман» Николай Струсь, которого русский летописец называл «мужем великой храбрости и многого рассуждения», поддерживал суровую дисциплину, но запасы кончались. Надежда была на гетмана, который через лазутчиков передал обещание вернуться через три недели.
Надеялись в Кремле и на ссору между русскими полками. Она началась, как обычно, «с головы». Трубецкой надменно требовал, чтобы Пожарский и Минин для общего совета ездили в его лагерь. Те отказались наотрез, справедливо опасаясь разделить судьбу предательски убитого Ляпунова. В начале сентября мутить воду в лагере Трубецкого явился недавно спасенный Пожарским воевода Иван Шереметев со товарищи. Знатные деятели Смуты подговаривали казачьих атаманов идти разорять Ярославль и другие земские города, а ещё лучше — убить Пожарского и ограбить дворян его ополчения.
«Такое злое начинание» способствовало возмущению казачества. «Нам не платят за службу, — кричали казаки, — дворяне обогащаются, получают поместья в Русской земле, а мы наги, босы и голодны!» Чтобы избежать кровопролития, власти Троице-Сергеева монастыря прислали казакам в залог будущего жалованья драгоценные
«Мы все сделаем по прошению троицких властей, — сказали казаки, — какие бы скорби и беды ни пришлось нам терпеть, все выстрадаем, а отсюда не отойдем, не взяв Москвы и не отомстив врагам за пролитие христианской крови!»
Пожарский, подвергшийся во время этих волнений реальной угрозе, и Трубецкой, рисковавший потерять власть над казаками, поняли, что объединение власти неизбежно. Даже Минин, с трудом наскребавший казну по городам и уездам, согласился, что платить жалованье одним воинам и оставлять голодными других нельзя. Предводители встретились на Неглинной-на-Трубе и помирились. Они решили устроить на этом месте общий штаб-разряд, объединить ведомства-прыказы и финансы, а главное — управлять подведомственными им территориями совместно. Войсковые собрания утвердили это решение. Об образовании новой власти и о новой ситуации под Москвой по всем городам были посланы грамоты:
«Были у нас до сих пор разряды разные, а теперь, по милости Божией, мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, но челобитью и приговору всех чинов людей, стали заодно и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Москвы доступать и Российскому государству во всем добра хотеть без всякой хитрости. А разряд и всякие приказы поставили мы на Неглинной-на-Трубе, снесли в одно место и всякие дела делаем заодно.
И над московскими сидельцами промышляем: у Пушечного двора, и в Егорьевском монастыре, да у Всех Святых на Куличках поставили туры и из-за них по городу бьём из пушек беспрестанно и всякими промыслами промышляем. Выходят из города к нам выходцы, русские, литовские, немецкие люди, и сказывают, что в городе из наших пушек побивается много людей, да много помирает от тесноты и голоду, едят литовские люди человечину, а хлеба и никаких других запасов ничего у них не осталось. И мы надеемся овладеть Москвою скоро.
И вам бы, господа, во всяких делах слушать наших грамот — Дмитрия Трубецкого и Дмитрия Пожарского — и писать о всяких делах к нам обоим. А которые грамоты станут приходить к вам от кого-нибудь одного из нас, то вы бы этим грамотам не верили».
Интервенты и изменники в Кремле узнали об объединении ополчений и крайне обеспокоились. Вскоре они увидели реальные плоды союза воевод. Вся линия каменных укреплений вокруг Кремля и Китай-города была подготовлена Земским ополчением к отражению атаки с внутренней и внешней стороны. Не защищенный камнем Замоскворецкий полуостров был отрезан от «материка» глубоким рвом и валом с забитыми землей фашинами. Воеводы, переменяясь, лично наблюдали за обширными осадными работами день и ночь.
Надежды осажденных на помощь от гетмана Ходкевича или короля Сигизмунда таяли день ото дня, неделя за неделей, голод в Кремле и Китай-городе усиливался. Не желая кровопролития, Пожарский 15 сентября послал предложение почетной капитуляции полковникам, ротмистрам и рядовым, минуя твердостоятельного Струся:
«Нам ведомо, что вы, будучи в Кремле в осаде, терпите немерный голод и великую нужду и ожидаете день со дня своей погибели, а крепитесь потому, что Николай Струсь и московские изменники… упрашивают вас, ради живота своего. Хотя Струсь учинился у вас гетманом, он не может вас спасти. Сами видели, как гетман приходил и как от вас ушел со срамом и со страхом, а мы ещё были тогда не со всеми силами.