1612. «Вставайте, люди Русские!»
Шрифт:
— Еще бы: в прежнем обозе, который они взяли, пушек было целых четыре! — сквозь зубы выдохнул Шокальский.
— В Твери их льют преотлично. Кажется, призраки не уйдут, пока хоть кто-то из нас останется жив. Но где же они?
Сделав усилие, отчаянно сражаясь со своей болью, он привстал и с помощью еще одного пехотинца заполз на соседнюю телегу. Опытный командир понимал, что единственная возможность увидеть, где находятся враги — дождаться следующего выстрела, когда вспышка стреляющей пушки осветит их и укажет место.
— Кавалеристы! — скомандовал он. — Как только пушка ударит, все в седло! Орудие мигом
Второе ядро ударило почти в центр круга, убив двоих возчиков и разметав один из костров, так что занялась и вспыхнула ближайшая телега.
— В седла! — закричал Станислав. — Две телеги — в стороны! За мной!
Весь ужас своей ошибки он осознал, лишь когда они уже проносились по узкому проходу, освещенному кострами и еще больше — полыхающей телегой. Целый водопад стрел рухнул на них, причем, как видно, с очень близкого расстояния. Покуда все их мысли были заняты лишь пушкой, с другой стороны неслышно подобрались человек двадцать разбойников и спокойно дождались, пока всадники окажутся как на ладони…
«Смелость главное в битве! В осаде главное — терпение! — вспомнились ему слова гетмана Жолкевского, знаменитого полководца, учителя самого Ходкевича. — Если враг хитрее тебя, твоя смелость тебе не поможет…».
Пан Жолкевский был прав. Но сейчас его наука уже не могла пригодиться.
«Да и догадайся я выждать, — утешил себя Станислав, — ничего бы это не изменило: они просто разнесли бы нас своей пушкой!»
Это была последняя мысль перед провалом в черную пустоту.
Когда же он очнулся, то ощутил такую страшную тяжесть, будто на него свалили груду камней. Открыв глаза, понял, что его придавил убитый конь. Они оба лежали рядом с одним из костров, тех, которые горели с внешней стороны гуляй-города. Должно быть, в костер подбросили еще дров — он пылал теперь куда ярче, и пан Шокальский, с трудом приподняв налитую болью голову, увидал в рыжем трепещущем свете неподвижные темные фигуры на снегу и каких-то людей, которые деловито перебирали поклажу на одной из телег.
— Все то же, что и до того, — произнес один из разбойников (само собою, по-русски), — Мука, окорока копченые, лук вон, на той телеге… Пищали да пистолеты еще. И вино есть.
— Вина не пить! — скомандовал властный и неожиданно высокий голос. — С собой берем один бочонок. Хлеба и мяса тоже, сколь потребуется. Оружие отбери ты, Прохор — что нам еще надобно, да кого чем наградить, если есть ценное. Остальное — в Нижний отправим. А съестное, что нам за неделю не съесть — все раздаем по селам.
— Может, поболее оставить? — несмело возразил кто-то из полутьмы. — Кто знает, через неделю возьмем ли еще обоз?
— Скорее всего, что не возьмем, Селиван, — высокий голос выдал некоторую досаду. — Уже этот обоз они специально готовили, вон какую охрану приставили! А со следующим, чаю я, целую хоругвь пошлют, как, помнишь, на прошлой неделе с одним обозом шла. Так что здесь покуда поостережемся промышлять. Найдем иные места, где ляхов стричь удобно. А все лишнее, как и прежде — люду окрестному раздадим. Не за тем воюем…
Ротмистр испытывал единственное желание — вновь лишиться сознания. Боль становилась невыносимой. Болела голова, огненный жар разливался от бедра, по животу и проникал в грудь. Невыносимо
Тот, чей голос он слышал, явно атаман разбойничьей шайки, сидел на ближайшей телеге, вертя в руках пистолет с насечкой. У его ног неподвижно застыл белый волк, вблизи показавшийся еще более огромным и особенно страшным в своем невероятном спокойствии: рядом с ним ярко пылал огонь, вокруг сновали люди, а он был невозмутим. Атаман погладил его большую лобастую голову, и снова страшный зверь оскалил громадную пасть, точно смеясь от удовольствия. Правда, вблизи стало видно, что есть в этом звере-призраке нечто не совсем волчье: форма ушей, тяжелый загривок, слишком массивные лапы, — все это скорее подходило бы собаке, но таких собак, как и таких волков, пан Шокальский в своей жизни не видывал.
Однако куда больше, чем этот странный зверь, его поразил человек, у ног которого так величаво и доверчиво улегся белый волк. Пламя костра ярко освещало атамана разбойников, и ротмистр, не веря себе, думая, не сходит ли с ума, понял, что это… женщина!
Да, сомнений быть не могло, тем более, что она даже и не рядилась мужчиной. Точнее, ее одежда представляла собой прихотливое соединение женских и мужских вещей. Широкая, но довольно короткая казачья юбка, из-под которой на поларшина выступали ноги в высоких сапогах, черный, с золочеными шнурками кафтан, тулуп, подбитый лисьим мехом, широко распахнутый, будто женщине было жарко после отчаянной схватки. На поясе — еще один пистолет и сабля. На голове — лисья шапка, из-под которой на грудь атаманши опускались две толстые, перевитые шнурками, светлые, будто лен, косы.
— Василиса! А ведь ротмистр-то живой! — крикнул один из разбойников, кивая в сторону Шокальского. — Его лошадь подмяла. Дострелить?
— Ротмистр? — звонкий голос дрогнул от ярости. — Сперва тащите его ко мне. Может, что дельное расскажет.
Когда руки двоих разбойников выдернули его из-под туши коня, Станислав вновь потерял сознание и очнулся от резкой оплеухи наотмашь, которой наградила его легкая женская ручка. Склоненное к нему лицо под лисьей шапкой было, как он с удивлением понял, очень красиво. Но в голубых, будто незабудки, осененных золотистыми ресницами глазах (подобные, как он прежде думал, бывают только у лесных фей!) светилась такая жаркая, такая неистовая злость, что от нее становилось жарко.
— Что тебе приказал Ходкевич? — спросила Василиса, когда мутный взгляд раненого прояснился.
— Приказал перебить вашу шайку и, если получится, привезти пленных, — ответил ротмистр, попытавшись и до конца не сумев придать голосу твердость. К тому же он вдруг поймал себя на том, что стал забывать русские слова. Проклятая боль в голове!
— A-а! Ну и как? Получилось?
Ее смех был, пожалуй, страшным. Женщины так не смеются.
«Ведьма? — с трепетом подумал Станислав. — Наверное, так и есть! Не то как могут мужчины, да еще, судя по всему, казаки, слушаться ее беспрекословно? Даже добычу отдавать крестьянам, когда она приказывает… Это когда же разбойники с кем-то делились добычей? А этот зверь, что, будто собачонка, лежит у ее ног?..».