1647 год. Королева Наташка.
Шрифт:
Фриц, мне кажется, перечитал Хемингуэя. Любимая фраза: «Один человек — не значит ничего». Понятно, что в средневековье одиночка всегда стиснут среди других людей — как песчинка в камне. От личных усилий почти ничего не зависит. Где родился — там и умрешь. Кем решили — тем ты и будешь. Тоска! Потому, нашу техно-анархию, он ценит, как инженер — детский конструктор. Ярких деталей много — собирай, что душе угодно… И вообще… Во время мозговых штурмов ребята такие идеи выдают! Свобода полета мысли — пугающая. Словно они не уроженцы XVII века, а инопланетяне. Мы ещё в воздухе болтаемся, а они уже целую теорию родили. Местную «Доктрину Дуэ».
Лист двадцать второй. Ассиметричная тактика
Пятый час полета… Балтийское море, наконец-то, осталось позади. Летим над Восточной Померанией, владениями курфюрста Бранденбургского… Появилась устойчивая связь с Кронахом. На двух тысячах метров наш самолетик уже может работать как ретранслятор. Можно передохнуть. По освобожденному мной каналу связи теперь стучат сообщения ребята. Полевых раций, для устойчивой связи с Эзелем, днем им не хватает, а в сторону близкого Копенгагена сейчас ползет грозовой фронт и глушит слабенькие сигналы почти начисто.
Собака окончательно обнаглела, сожрала почти весь сахар и упирается, когда я попыталась её пропихнуть обратно под сиденье, на прежнее место. Звери меня любят… Замолвить за меня словечко некому. Тунгус Вася спит. Единственный успех — удалось добыть из рюкзака шерстяное одеяльце и подсунуть его под себя, между жесткой фанеркой сиденья и конкретно одеревеневшей попой. Попе уже почти всё равно, зато, сидеть стало гораздо выше, а разглядывать пейзажи за прозрачным пластиком — удобнее. Озираю окрестности. От непривычки — ошалеваю…
С высоты земля выглядит как побитая оводами шкура. Она изрыта проплешинами, на местах вымерших городков и деревушек, свежими и чуть заросшими следами пожарищ. Справа по курсу и сейчас что-то горит… И слева — тоже… Непривычно густая (по сравнению с Сибирью или Московией) сеть дорог… Удивительно много идущих и едущих по этим дорогам людей. Словно бы разворошили палкой муравейник. А ещё видно бегущих… И скачущих… Крошечные, как букашки, человечки окружили на перекрестке разбросанные повозки. Двое поползли в сторону леса (понимаю, что на самом деле они побежали). Задний догнал переднего… Тот, вдруг, сделался из черной точки черточкой. Упал и не встает… Убит? Немного в стороне возник и потянулся по ветру сизый хвост дыма. Новый пожар? Это что они, тут, всё время так живут?
С передних сидений слышны приглушенные ругательства по-немецки. Пилот тоже видит безобразие, но отреагировать на него — не может. Случись бы такое дело у нас, на Эзеле… Но, там, последние годы, удивительно тихо. А здесь — нет ни времени на вмешательство, ни лишнего горючего, на маневр со снижением. Да и неизвестно, за кого надо вступаться. Внизу течет «обычная полувоенная» жизнь. Кто-то кого-то непрерывно грабит, убивает, жжет… Наверное, ночью над этими местами лететь психологически легче.
Пилот со штурманом вполголоса принимаются спорить на незнакомом мне диалекте. Кажется, штурман не нашел очередного ориентира, отмеченного на карте. Опять надо уточнять курс по радио. Или — изменять ориентир, как прекративший существование. Внизу проплывает недавно взятый штурмом и разграбленный городок. Собор из белого камня почернел от копоти. Сверху зияют пустые коробки стен сгоревших домов, на улицах там и сям разбросаны знакомые черточки-букашки. Много. Я сама догадываюсь, что если у пятнышка форма кляксы — это лежит человек, а если угловатая — лошадь. Четыре дня назад городок ещё жил. Пусть не обычной жизнью, но всё же существовал. Теперь — его нет. Жителей то ли перебили, то ли сами разбежались. Курфюрст Бранденбургский не в состоянии поддерживать порядок на якобы принадлежащих ему землях… А шведы обложили контрибуцией все оккупированные территории и делают вылазки на формально свободные. Привычный, повседневный, растянувшийся на десятилетия кошмар.
До того относительно ровная местность под крылом вздыбилась холмами. Кривые заплатки полей на склонах окружены лесами. Населенных пунктов попадается ощутимо меньше. Зато, следов войны — навалом. То проглянет на поляне среди деревьев
Смотреть направо становится тяжеловато. Солнце постепенно клонится к закату и слепит глаза. Хитрая собака ухитрилось свернуться между моими ногами клубком. И спит. Прямо как хозяин. Почему-то ей место приглянулось. Скорее всего, сквозняк в хвосте гуляет. Дубняк! Ощущения, в не отапливаемом салоне — ниже среднего. Голове и плечам под прямыми солнечными лучами тепло, ноги противно зябнут. Хочется поджать их под себя или задрать повыше. Теплоизоляции в салоне никакой. Корпус — крашенная фанера. Набегающий поток воздуха её охлаждает, гладкая краска покрылась бисеринками влаги. Неуютно! А как на Ш-2 летать зимой? Да-а… Избаловались мы у себя, в Прибайкалье, большими самолетами и системами отопления… Могла бы потеплее одеться… А с другой стороны — кто знал? До рейсового сообщения Эзель-Кронах — жуть как далеко. Копится первый опыт… Как солнце глаза слепит! Аж слезу пробивает… Как мальчики курс держат? И, о чем они там ругаются? Не между собой, а каждый себе под нос тихонько бурчит. Думая, что я не расслышу или не пойму.
— Экселенца! — штурман через плечо сует мне бумажный футлярчик. Что там? О! Солнцезащитные очки.
— Мерси! — могла б сама вспомнить. Живем! Можно глядеть! Интересно, на кого я в этих очках похожа?
Пилот и штурман, например, сейчас похожи на роботов из кино. Зеркально блестящие пластиковые щитки, в половину лица (потому и не взяла, когда перед вылетом предлагали), уподобили их клонированным близнецам. Жалко, я себя не вижу… Хоть пудреницу с зеркальцем из багажа доставай (а как же, мама сунула). Будем надеяться — хорошо выгляжу. Примерно, как мотоциклистка со старого рекламного плаката, с Земли-1, у папы в штабе. Тоже — очки в пол лица, шлем на руле, волосы распущены, короткая кожаная юбка задрана по самое не балуйся, ярко накрашенные губы блестят. Мужикам нравится. Дура она, однако, кто ж по пыльному проселку с напомаженными губами ездит? Хотя, та фифа была явно городская… И мотоцикл у неё — реквизит. Решено, если прилетим засветло — очки оставлю. И вылезу в них. Раз за штурвал не пустили. «Мы летали…»
Кстати, ребята в этих очках интересно смотрятся. Мужественно. Покорители неба… И не скажешь, что всего несколько лет назад сами, голодные и босые, бегали там, внизу, по своей разоренной Германии. Или по Швеции? Фиг разберет, короче — по местной Европе… Из шведской оккупационной зоны, кстати, на Эзель, детей везут обильно (работать в шахтах или каменоломнях малышня не годится, а так — сразу живые деньги).
Поймала мысль и чуть не подпрыгнула, от острой догадки. Это ж я на происходящее вокруг смотрю отстраненно, будто в кукольном театре. А ребята — выходцы оттуда. Они видели, знают лично, какова война в полный рост. Им, все эти пожарища, беженцы, всадники и трупы на вытоптанной земле — страшная детская память. Как тут не ругаться? А дети выросли… Стали большими и сильными. Подвернулся случай вернуться. Родного города у них больше нет (сгорел, разрушен, забыт), и своей семьи тоже нет (убиты, умерли от холода или болезни), и знакомых — разнесло во все стороны. Зато, остались враги (не конкретные, полузабытые, мерзавцы, а образ) и осталась мечта — однажды прийти и… вот именно, попробовать навести в родных местах порядок. Ordnung… «Wurf nach Sueden»… Первый шаг к мечте «хоть ещё в одном месте наладить для людей нормальную жизнь». Или отомстить… Если обида до сих пор тлеет в душе. Ведь курсанты не только немцы, нет пока такой нации, у нас отовсюду воспитанники. Чего далеко ходить, вон, тунгус Вася — пример. Однако, встали и пошли. Все… Добровольно… За идею. Бесплатно. Воины-интернационалисты… Прогрессоры… Боюсь, что папе этого мотива не понять.