1812 год. Поход в Россию

Клаузевиц Карл фон

Бесспорно, случай несколько благоприятствовал Наполеону в том отношении, что близ Борисова удалось найти такой удобный для переправы пункт, как Студянка; но главное влияние оказала слава его непобедимости; таким образом здесь сказался накопленный за многие прошлые годы капитал. И Витгенштейн, и Чичагов — оба боялись его, его войск, его гвардии, точно так же, как его испугался Кутузов под Красным. Никому из них не хотелось быть разбитым Наполеоном. Кутузов полагал, что цель будет и так достигнута, Витгенштейн не хотел рисковать ранее приобретенной славой, Чичагову не хотелось понести во второй раз поражение.

Эта моральная сила и являлась оружием Наполеона, когда он нашел выход из наихудшего положения, в каком находился какой-либо полководец. Правда, не все сделала только эта моральная сила: здесь вновь в полном блеске проявилась сила его руководства и воинская доблесть его солдат, которую не смогли окончательно сломить даже самые разрушительные стихии.

После того как были преодолены все трудности

этого опасного момента, Наполеон сказал окружавшим его: «Видите, как проходят под самым носом противника». Честь свою Наполеон здесь спас в полной мере и даже приобрел новую славу, но исход переправы все же был крупным шагом к полной гибели его армии. Мы знаем, сколько из всей армии дошло до Ковно, и Березина явилась последним существенным ударом, приведшим к этому результату. Таковым же был и общий ход всего отступления. За исключением самого себя, своих лучших генералов и нескольких тысяч офицеров, он из всей армии назад почти никого не привел. Следовательно, когда говорят: он довел до конца труднейшее отступление, то это следует понимать лишь номинально; то же можно сказать об отдельных моментах отхода. Евгений спасся кружным путем из-под Красного, но, конечно, лишь с половиной своих войск. Ней также спасся посредством еще более далекого обхода, но, как передает его собственный секретарь, всего лишь с 600 человек, уцелевшими из 6000; формально русским не удалось отрезать ни Евгения, ни Нея под Красным, ни Наполеона на Березине; тем не менее они все же отрезали значительные массы. Еще более можно это сказать о всем походе. Русские редко опережали французов, хотя и имели для этого много удобных случаев; когда же им и удавалось опередить противника, они всякий раз его выпускали; во всех боях французы оставались победителями; русские дали им возможность осуществить невозможное; но если мы в конце концов подведем итог, то окажется, что французская армия перестала существовать, а вся кампания завершилась полным успехом русских, за исключением того, что им не удалось взять в плен самого Наполеона и его ближайших сотрудников. Неужели же в этом не было ни малейшей заслуги русской армии? Такое суждение было бы крайне несправедливо.

Никогда преследование неприятеля в большом масштабе не велось так энергично и с таким напряжением сил, как в эту кампанию. Правда, русские генералы часто проявляли нерешительность в то самое мгновение, когда следовало захватить бегущих, но все же заслуживает удивления энергия общего натиска при огромном масштабе фронта. В ноябре и декабре, после крайне тяжелой, напряженной кампании, среди снегов и льдов России, то по плохим проселочным дорогам, то по совершенно опустошенной большой дороге, при крупнейших продовольственных затруднениях, преследовать бегущего неприятеля на расстоянии 120 миль в течение 50 дней представляет собой, пожалуй, нечто беспримерное; чтобы вкратце очертить огромный масштаб требовавшегося напряжения, достаточно будет указать на то, что главная русская армия, выступившая из Тарутина в числе 110 000 человек, дошла до Вильно в составе 40 000. Остальные 70 000 остались позади: умершие, раненые, больные или окончательно истощенные. Такое напряжение делает великую честь князю Кутузову.

Когда под Красным он наконец решился схватить за горло своего противника, когда он захотел преградить ему окончательно дорогу по сию сторону Днепра при посредстве половины своей армии под командой генерала Тормасова и в середине этих долгожданных решительных действий снова задержался и выпустил из рук страшного беглеца, ограничившись тем, что лишь умеренно потрепал его, то в этом усматривали лишь проявление безграничной слабости или опасного равнодушия к славе и успехам русского оружия; впрочем, такие взгляды высказывались преимущественно людьми, спокойно сидевшими в своих кабинетах, а не на поле сражения под Красным.

Представим себе зиму со всей ее суровостью, подорванные физические и моральные силы всех бойцов, армию, беспрерывно переходящую с одного бивака на другой, подвергающуюся лишениям, страдающую от болезней, усеивающую за собой дорогу трупами, умирающими и истощенными, — и нам станет понятно, что все здесь делалось лишь с величайшими трудностями и что лишь сильнейшие побуждения могли здесь преодолеть инерцию массы.

Кутузов видел, что его армия тает у него в руках и что нелегко будет довести до границы сколько-нибудь значительные силы. Он видел, что успех кампании будет во всяком случае колоссальный; с глубокой проницательностью предугадывал он полное уничтожение противника: «Все это растет и без меня», — говорил он окружающим. Неужели же ускорение гибели армии противника могло и должно было иметь для него такую цену, чтобы подвергать свои силы еще новой опасности? Мы не станем отрицать, что личное опасение понести вновь сильное поражение от Наполеона являлось одним из главных мотивов его деятельности; но если отбросить этот мотив, то разве не остается вполне достаточно причин для того, чтобы объяснить осторожность Кутузова? Не следует также упускать из вида и того обстоятельства, что он еще считал своего противника значительно более сильным и боеспособным, чем он был на самом деле.

Кутузов решил не вводить в бой с противником своих главных сил, а преследовать его неустанно крупными и мелкими отрядами, беспокоить и утомлять его: ему

казалось, что этого будет достаточно, чтобы окончательно его погубить. Большинство полководцев на его месте, вероятно, рассуждало бы точно так же.

Только одну безусловную ошибку можно поставить в вину Кутузову: он знал, что Чичагов и Витгенштейн преградят путь противнику у Березины и заставят его остановиться, — это было в плане, предписанном императором. В этих обстоятельствах ему следовало именно в этот момент держаться не далее одного перехода от неприятельской армии. Следовательно, если остановка его на несколько дней в Красном была необходима, то ему следовало бы наверстать потерянное время, сделав несколько форсированных маршей, чтобы уже 27 ноября попасть в Борисов, куда французская армия сосредоточивалась 25-го и 26-го, между тем Кутузов в этот день находился еще в Круглом на расстоянии четырех переходов. Его авангард прибыл в Борисов 28-го, сам он избрал прямое направление через Узочу на Минск. Так как в данном случае вопрос стоял не о большем или меньшем общем успехе кампании, а о содействии, которое он должен был оказать подчиненным ему генералам, то здесь надлежит судить по-другому, чем под Красным.

После Березины за французской армией следовал первым Чичагов, а затем Милорадович; Платов и другие казачьи отряды двигались на флангах ее, а иногда даже шли впереди. Так как при подобных обстоятельствах пребывание Витгенштейна на большой дороге, приведенной к тому же в ужасное состояние, являлось бесполезным, то он покинул ее близ Каменя и направился к Неменчину, расположенному на изгибе, образуемом Вилией в направлении на север выше Вильно. Таким образом, нам пришлось увидеть лишь участок знаменитой дороги, по которой совершалось отступление; однако на этом участке протяжением в три перехода были нагромождены в невероятном числе ужасы, вызванные этим отступлением. Имеется столько описаний тех бедствий, которым подвергалась французская армия, что автор считает излишним добавлять к этим картинам новые штрихи. По правде сказать, он думает, что в течение жизни ему никогда больше не удастся отделаться от ужасающих впечатлений, к которым тогда приходилось привыкать. Напомним лишь об одном. Не следует забывать и тех тягот, которые пришлось перенести русскому солдату. В середине необычайно жестокой зимы войскам приходилось большей частью располагаться биваком, так как те немногие плохие деревушки, которые в этой части Литвы встречаются поблизости дороги, могли вместить лишь небольшое количество войск; по преимуществу их приходилось уступать кавалерии. Поэтому, чтобы разместить всех по квартирам, пришлось бы разбиться на гораздо меньшие колонны. В этих условиях снабжение армии продовольствием было также крайне скудным; высылать заготовителей слишком далеко вперед было невозможно, а при постоянном движении вперед доставлять продовольствие на большое расстояние со стороны было тоже невозможно. Поэтому путь, пройденный русским авангардом, также обозначался трупами русских солдат, умерших от холода или от истощения. Войска Витгенштейна за последние четыре недели также потеряли добрую треть своих солдат: так, в Чашниках они достигали 40 000 человек, а в окрестностях Вильно едва насчитывали 30 000 человек.

Из главной квартиры Витгенштейн получил задачу направиться в Самогитию и к нижнему течению Немана, чтобы отрезать путь отступления Макдональду, который, по имевшимся сведениям, еще не ушел из Курляндии.

Действительно, Наполеон забыл послать этому генералу приказ об отступлении, и только в Вильно король Неаполитанский написал этот приказ и отправил его с оказавшимся в Вильно прусским офицером. Последний — человек не очень надежный — сперва был задержан различными препятствиями, а затем из чрезмерной осторожности решил поехать кружным путем через Тильзит и Тельш и добрался до Митавы только 18 декабря.

Макдональд пребывал в состоянии самого мучительного беспокойства. Другой прусский офицер был отправлен генералом Йорком в Вильно к генералу Круземарку и оттуда снова уехал 6-го, когда туда стали прибывать первые беглецы из главной французской армии; прибыл он к генералу Йорку 10-го с известием о возвращении императора и о полном развале французской армии. Уже тогда маршал Макдональд и генерал Йорк находились в крайне натянутых отношениях, а потому первый из них считал ниже своего достоинства ближе познакомиться с этими известиями. С часу на час он ждал официального уведомления из Вильно, но заявил во всеуслышание, что все ходившие слухи представляют глупые выдумки, изобретенные злонамеренными людьми. Тем временем особое беспокойство Макдональда вызывало то обстоятельство, что его корпус на две трети состоял из пруссаков, и он не доверял генералу Йорку.

18 декабря прибыл офицер, посланный из Вильно с приказом о выступлении и подтверждении всех плохих вестей; 19-го Макдональд двинулся четырьмя колоннами. Две из них состояли из дивизии Гранжана и 6 батальонов, 10 эскадронов и 2 батарей пруссаков под командой генерала Массенбаха; другие две — из остальных прусских частей под командой генералов Йорка и Клейста. Первые две колонны, при которых находился сам маршал, выступили днем раньше и двигались все время на один переход впереди двух колонн. Дорога в общем шла через Янишки, Шавли и Колтыняны, откуда одна должна была следовать через Тауроген и Пиктупенен, а другая через Поюрце, Кадъютен и Рукен на Тильзит. Маршал находился при последней колонне.