1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
Шрифт:
Все случилось в одно мгновение. Затем за сбежавшим Моховым захлопнулись двери. Косынкин опрокинул женщину на пол и стал руками сбивать пламя с ее платья. Я скинул с себя сюртук, набросил его на Мохову, а она смотрела на нас с блаженной улыбкой. Вячеслав в несколько хлопков потушил огонь, занимавшийся на его панталонах. Затем склонился над Анастасией Кирилловной и заключил ее в объятия.
— Ты чудо! Ты чудо, чудо! — восклицал он, осыпая ее поцелуями.
— Слава, Слава, все хорошо! — Анастасия Кирилловна потянулась вверх, и он помог ей встать на ноги.
В доме
— Скорее! На улицу! — приказал я.
Мы выбежали из дома. И в тот момент, когда распахнули дверь, огонь за спиною вспыхнул с тысячекратной яростью.
— Простите меня, — с застенчивой улыбкой спокойно произнесла Анастасия Кирилловна.
— Он уехал без нас, — воскликнул Косынкин.
Груженые подводы катились прочь. Над передней телегой возвышалась спина Мохова, он с яростью размахивал рукой, погоняя лошадь. За подводами, придерживая руками поклажу, бежали слуги.
— Столько добра везет, — тихо промолвила Анастасия Кирилловна. — А оно теперь ничего не стоит. Разве что лихие люди жизни лишат ради этих вещей. Нужно было раненых вывозить. — Немного помолчав, она добавила: — И детей.
Огонь вырвался наружу, из окон повалил дым. Начал собираться народ. Лица зевак сияли от радости. Из толпы доносились восторженные крики:
— Вот так! Знай наших! На-кось, мусье, выкуси!
Анастасия Кирилловна с удовлетворением смотрела
на пылавший дом. Одобрительные возгласы зевак принесли ей успокоение.
Я отвязал коня, взял его под уздцы, и мы двинулись к Арбату.
— Так… — протянул я. — Мы остались без транспорта.
— Простите меня, простите, — повторила Мохова.
— Анастасия Кирилловна, я восхищен! Восхищен вами, — сказал я.
— Но ваша семья, ваши дети! Вы расчитывали на нас, — сокрушенно произнесла она. — Я не думала, что Гаврюша так расстроится.
— Гаврюша, — брезгливо фыркнул Косынкин.
В душе я сожалел о том, что из-за жертвенного жеста моя семья осталась без транспорта. Но осудить Анастасию Кирилловну не мог и более того — действительно восхищался ее поступком.
— У меня такое чувство, — сказал Косынкин, глядя на толпы беженцев и армейские ряды, покидавшие город, — что все они движутся прямиком в ад, в самое пекло.
— В аду окажутся те, кто не успеет сбежать, — прошептала Анастасия Кирилловна.
«Черт побери! Вы говорите о моей семье, о моей жене, о моих детях!» С этой мыслью я вскочил в седло, сказав:
— Вот что! Ступайте на Петровку! А я поскачу к Ростопчину! Здесь действительно будет ад! Помнится, Федор Васильевич говорил, что со мною готов штурмовать врата ада. Что ж, он не откажет в помощи!
— Боюсь, в такие минуты генерал-губернатору не до частных случаев, — покачал головою Косынкин.
— In a worce case [58] придется выходить из города пешком, — сказал я. — Только нельзя говорить по-французски. Ладно, встретимся на Петровке.
Глава 30
58
В худшем случае (англ.).
В стороне я заметил полицейского офицера. Я не знал его имени, но лицо показалось знакомым: должно быть, он участвовал в деле Ключарева или в вызволении меня из плена, — словом где-то наши пути пересекались. Я спешился и подвел к нему коня. Увидев меня, офицер невесело улыбнулся.
— Вот что, сударь, присмотрите за моей лошадью, — попросил я. — А мне нужно попасть к графу.
Офицер трясущейся рукой взял под уздцы лошадь и сказал:
— Опасно, ваше сиятельство, добром там не кончится.
— Вижу, братец, но делать нечего, я рискну, — ответил я.
— Спаси вас Бог, — прошептал полицейский.
Я вошел во двор и, огибая толпу, двинулся к входу. Несколько красных от перепоя физиономий покосились на меня. Я шел, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Толпа гудела, доносились отдельные выкрики: кричали об измене, о том, что следует покарать тех, кто довел дело до нынешнего состояния. Я знал, что в любую секунду ярость черни может обратиться на меня. Достаточно кому-нибудь бросить небрежное замечание в мой адрес — и толпа разорвет меня на части.
Но мне повезло. Я вошел невредимым в дом генерал- губернатора и, отирая холодный пот, взбежал на второй этаж. Здесь я встретил полковника Брокера и юного Сергея Федоровича, сына графа Ростопчина. От Адама Фомича несло тяжелым винным духом.
— Свинство, Андрей Васильевич, грязное свинство, — тяжелым голосом вымолвил он.
— Это вы к чему? — спросил я.
— Мы с Ивашкиным ночь били бочки с вином. — тяжелым голосом вымолвил он. — Разгромили весь винный двор. И что же?! Мы думаем, как спасти этих людей, а они! Они пили вино прямо из сточных канав! А двое! И что вы думаете, кто эти двое?! Наши же пожарные! Им поручалось разбить бочки, не допустить пьянства! Так эти двое упились до того, что утонули в канаве! А теперь эта же чернь собралась здесь! Они смеют требовать ответа от генерал- губернатора!
— Что ж, Адам Фомич, — промолвил я, довольный тем, что в этот раз не я испортил ему настроение, — в такое время все зверство и выходит наружу.
Он покачал головой и сказал:
— А сейчас я к Красным воротам — вывозим пожарную команду, пойдем по Калужской дороге. А вы?
— Сейчас разберусь, — я кивнул на гостиную, где через открытую дверь увидел графа.
— Москву придется сжечь, — сказал Сергей Ростопчин. — Всю ночь план составляли с папенькой.