1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

Портной Лев Михайлович

Она не выдержала и расхохоталась.

— Ну что! — воскликнула она. — Признайся, что ты проиграл!

Я еще раз взглянул на карту, на странный почерк с наклоном в левую сторону и закричал:

— Черт! Черт! Черт! Она провела нас!

— Что? Что? В чем дело? — воскликнул генерал Милорадович.

Алессандрина, уже не стесняясь, заливалась торжествующим смехом.

— Коня! Дайте мне коня! — потребовал я. — Я возвращаюсь в Москву!

— Ты с ума сошел, Воленский! Куда — в Москву? На верную смерть! Теперь там французы, а не беременные барыни! — Милорадович смотрел на меня так, словно

надеялся, что сейчас все образуется и я сам пойму, что в Москву возвращаться не нужно.

— Ваше высокопревосходительство, я должен! Я могу успеть! Я должен успеть! — настаивал я. — Тут и спорить не о чем! Это приказ его величества!

— Что ж, воля твоя! Удачи тебе! — Михаил Андреевич обнял меня и прижал на мгновение к груди. — Я напишу о тебе государю!

— Прощайте, ваше высокопревосходительство! Бог даст, еще повоюем! — сказал я и повернулся к графине де ла Тровайола: — Прощай, Алессандрина. Жаль, что так вышло.

Я выбежал из избы. Генерал Милорадович появился на крыльце. Уже вскакивая в седло, я попросил:

— Ваше высокопревосходительство, со мною был полковник Парасейчук, Олег Николаевич! Вот о нем, о нем напишите его величеству. Пусть представят его к награде, за мужество! Запомните, полковник Парасейчук Олег Николаевич из министерства внутренних дел.

Глава 33

Я летел по Рязанской дороге. Приблизившись к тому месту, где мы столкнулись с уланами генерала Себастиани, я пустил коня шагом, съехал с дороги и держался полем. До самой Москвы я соблюдал все меры предосторожности, а оказавшись в городе, вновь задал коню жару.

Я мчался по пустым улицам и больше всего боялся кого-нибудь встретить — неважно своих или французов. Одни могли оказаться разбойниками и мародерами, другие должны были задержать, а может, и расстрелять меня на месте.

Тут и там над городом поднимался дым, в воздухе пахло гарью. Со стороны Симонова монастыря доносились взрывы.

Несколько раз попадались мне люди. И эти встречи были жуткими примерами крайностей человеческого духа.

Сперва пьяный русский солдат прямо у дороги повалил на землю молодую бабенку и, рыча от звериной страсти, пытался подмять ее под себя. Не задумываясь я пронзил его шпагой. Девка вцепилась в мою ногу и, заливаясь слезами, запричитала:

— Барин, барин! Не оставляйте меня! Не оставляйте! Возьмите к себе, барин! Все для вас, все сделаю!

Я спустился на землю, вытер от крови шпагу и забрал у мертвого солдата саблю. Девка бросилась мне в ноги, но я оттолкнул ее.

— Прости, милая! Прости! Спасайся сама, как сможешь! — крикнул я и поскакал дальше.

В другой раз я увидал четверых французских солдат. Сначала я испугался, но им было не до меня. Они окружили двух мужиков в овчинных полушубках. Те оборонялись, выставив перед собой горящие факелы. Один солдат вскинул ружье и выстрелом снес мужику голову. Второй русский, ничуть не смутившись, поднял руку, чтобы бросить горящий факел в окно дома. Французы кричали, но мужик только посмеивался над ними. Тогда солдат взмахнул саблей, и отрубленная рука вместе с факелом упала на землю. Мужик рыкнул от боли, французы залопотали,

призывая сдаться. Один из солдат протянул покалеченному бинт.

Но мужик оттолкнул его, здоровой рукой подхватил с земли отрубленную руку и бросил ее вместе с горящим факелом в окно дома.

Раздался звон стекла, внутри полыхнуло пламя. Уже издали я увидел, как французы прикладами бьют мужика.

Потрясенный этим зрелищем, я взлетел на Швивую горку. Отсюда видно было, как тут и там пылают пожары. Внизу горел Ивановский монастырь. Колокола сияли как никогда — сверху от солнца, снизу от подбиравшегося к ним пламени.

Кремль плыл в жарком синем небе, подернутом дымом.

Ворота в усадьбу оказались открыты. Я увидел двух французов. По ступеням, протягивая скрученную рулоном карту, спускался Рыскин. Услыхав цокот копыт, французы обернулись. Но я летел уже прямо на них и первым сабельным ударом отрубил Рыскину его главную, левую, руку.

Не ожидавшие нападения французы замешкались. Я зарубил их обоих и оттащил тела подальше за флигель, чтобы с улицы не было видно. Затем я подобрал карту, ударом ноги отбросил обрубок руки в сторону, схватил рыдавшего от боли Рыскина и поволок его в дом.

— Ловко придумали, — сказал я. — Учинили погром в покоях, а мы и купились. Поверили в то, что графиня сбежала отсюда впопыхах и даже тебя, Рыскин, не предупредила! Вот так, значит, ты, Рыскин, оказался вне подозрений! Ловко вы нас одурачили! Ловко!

Плюхнувшись на пол, Рыскин зажал здоровой рукой обрубок.

— Помогите мне, — простонал он глухо.

— Сейчас помогу, — пообещал я.

Я развернул рулон и убедился, что это была копия карты, обнаруженной у Алессандрины. Я поджег ее и вертел горящую бумагу так, чтобы огонь поскорее охватил ее со всех сторон. Когда пламя обожгло пальцы, я бросил карту под занавески. Они вспыхнули, и огонь перекинулся на стену.

— Что? Что вы делаете? — закричал хозяин дома.

Я потащил Рыскина к огню.

— Ну что, болван! — крикнул я. — Нужно было отрубить тебе эту руку еще в детстве! Чтоб ты, мерзавец, склонялся в правильную сторону! И чтобы не стал содомитом!

Я сунул его окровавленную культю в огонь. Рыскин заревел от боли. В нос ударил отвратный запах подгоревшего мяса. Я вытащил его культю из огня и рявкнул:

— И чтобы не стал предателем!

Он надрывался от визга, из глаз лились слезы.

— Ну? Повторим подвиг Сцеволы! ^[64]

С этими словами я опять сунул его культю в огонь. Он зашелся от крика.

— Что ты визжишь, болван?! — воскликнул я, высвободив культю из огненного плена. — Отвечай, где еще спрятаны карты?

— У графини! — закричал Рыскин. — У Алессандрины еще одна карта!

— Это я знаю и без тебя, — разочарованно протянул я и вновь сунул его культю в огонь.

— Нет больше карт! Не-е-ет! — заревел он.

64

Сцевола, Гай Муций — легендарный римский герой, в знак презрения к пыткам держал в огне правую руку, пока она не обуглилась.