1876

Видал Гор

Здесь мне следовало остановиться, потому что я увидел в этих старых лучистых птичьих глазах отблеск правды, которую никто не должен знать. Но я не мог остановиться:

— А специальная сиделка? Ее ведь послали вы?

— Я не посылала никакой сиделки. И я не имею никакого отношения к тому, что произошло.

Не помню, как я дошел до дома.

Я направился прямо в комнату Эммы. Она читала в постели. Она улыбнулась; была очаровательна.

— Я от мадам Рестел.

Эмма отложила книгу. Она посмотрела на меня; выражение ее лица не изменилось.

Я сел на стул, потому

что ноги больше меня не держали. Я посмотрел на Эмму; увидел ее, какой она была в тот филадельфийский вечер, за столом в сэнфордском салон-вагоне. Увидел сплетенные фигуры в летней беседке. И понял все. Я знал, что сделала Эмма. Или так мне казалось.

Однако Эмма не ушла от ответа.

— Мадам Рестел не любит неудач, папа. Они плохо отражаются на бизнесе.

— Она мне солгала?

Эмма вздохнула, заложила гребнем страницу.

— Если бы только тебе, я бы это пережила. Ты знаешь правду. Ты знаешь, что я была предана Дениз и что, если бы мне дано было выбирать между ней и Сэнфордом… — Эмма замолчала, вынула гребень из книги и заложила страницу пальцем. — Чтобы оградить свою профессиональную репутацию, мадам Рестел готова растрезвонить на весь Нью-Йорк свою ужасную версию. Вот почему мы уезжаем во Францию.

— Так что же произошло?

— Ничего, кроме того, что ты уже знаешь. Мадам Рестел полагала, что при надлежащей осторожности Дениз имела шанс остаться в живых.

— Всего лишь шанс?

— Да. По настоянию Дениз мы сделали вид, будто нет никакого риска. Но риск был. Вот почему я умоляла ее не… Но она не послушалась.

— Мадам Рестел говорит, что она никогда никого не посылала к Дениз.

— Для женщины, которой не существует, эта сиделка от мадам Рестел потребовала слишком много денег. Ее можно было бы разыскать… хотя яне хотела бы увидеть ее еще раз.

— Мадам Рестел говорит, что она никогда с тобой не встречалась.

Эмма улыбнулась.

— Никогда не встречаться с людьми — это обычная форма такта мадам Рестел. Может быть, мне следует описать ужасы ее гостиной?

— Нет. Мне стало легче. — Я встал. Эмма послала мне воздушный поцелуй, и тут я увидел, как между нами в короткий, похожий на галлюцинацию миг, медленно кружась, точно легкая снежинка, опускался крохотный белый лепесток.

— Bonne nuit, cher Papa.

— Спи спокойно, — сказал я искренне. Эмма раскрыла книгу и возобновила чтение. Я вернулся в свою комнату. И только что принял двойную порцию лауданума.

4

Я переехал в приятный номер отеля «Букингем» (семнадцать долларов в день, включая отличную еду) напротив собора св. Патрика. Окна моей комнаты смотрят на громадный сад очень красивой фермы, раскинувшейся к западу от Пятой авеню.

Я тружусь над книгой. Биглоу мне помогает. Время от времени пишу в «Пост». Каждый вечер меня куда-нибудь приглашают обедать, но я чудесным образом сбавляю, а не прибавляю в весе и иногда чувствую себя почти молодым. Разумеется, избавление от избыточного веса способствует полноте и восторгу моих сигарных интерлюдий.

Боюсь, что Брайант протянет недолго, но ведь

ему — восемьдесят два? Да нет, уже восемьдесят три. Меня беспокоит, что станет со мной, когда его не будет, потому что «Геральд» для меня больше не существует: Джейми, превратившись в Кориолана, удалился в изгнание, а молодые редакторы «Пост» со мной не знакомы.

Брайант попросил меня написать статью о нашем друге Фицгрин Халлеке.

— У меня самого нет на это времени. Кроме того, я уже воздал ему должное на вечере в Нью-йоркском историческом обществе.

¹Спокойной ночи, папочка (фр.).

Сегодня, утром прекрасного майского дня, я был одновременно и журналистом и мемуаристом, потому что меня пригласили сказать несколько слов на открытии памятника Халлеку в Центральном парке.

Говорили также Брайант и почетный гость, Его Мошенничество собственной персоной, президент Соединенных Штатов Резерфорд Б. Хейс, истинный ценитель, как он это прокламировал, наших доморощенных псаломщиков или сладкопевцев.

Мы сидели на деревянной платформе возле бронзовой статуи, которая ничуть не похожа на Халлека, каким я его знал, однако ведь лучшие статуи в отличие от лучших слов всегда лгут.

Я произнес очень короткую речь, вспомнил наш кружок в таверне «Шекспир», где Халлек был признанным гением. Я удивительно легко держался на ногах и почти убежден, что мне следует наконец отправиться в лекционное турне, как только будет закончена книга.

У меня не было возможности побеседовать с президентом. Брайант предусмотрительно устроился таким образом, что подойти к президенту было нельзя, не отдавив предварительно длинных ног Брайанта.

Хейс — довольно дородный человек внушительной комплекции с застывшей свирепой гримасой на лице. Я смотрел на него с восхищением, потому что он в конечном счете мое создание, главное действующее лицо книги, которую я пишу. Не часто писатели имеют возможность увидеть во плоти своих вымышленных героев.

Специальное сообщение для «Нью-Йорк ивнинг пост»

От Уильяма Каллена Брайанта

С невыразимой печалью я вынужден сообщить о внезапной кончине Чарлза Скермерхорна Скайлера, друга, коллеги, одного из последних — вместе со мной — свидетелей давних времен города Никербокеров.

Я видел моего старого друга утром в день его смерти, 16 мая 1877 года, в Центральном парке, где мы оба присутствовали на открытии статуи, увековечившей память нашего общего, давно умершего друга поэта Фицгрин Халлека. Кстати, мистер Скайлер в момент своей кончины писал для нашей газеты отчет об этой памятной церемонии.

Мне всегда особенно больно, когда уходит коллега, с которым нас связывает столь многолетнее сотрудничество. Я познакомился с мистером Скайлером пятьдесят лет назад, когда он впервые начал писать для «Ивнинг пост». Но истинная его слава прочно покоится на тех бесценных исторических сочинениях, которые он написал за годы своей жизни, проведенной главным образом в Европе. Быть может, самой замечательной его работой явилась захватывающая и колкая книга «Париж под коммунистами».