1905 год. Прелюдия катастрофы
Шрифт:
А ведь ранее Карпович бежал с сибирской каторги. Очевидно, тогда ему показывали, куда идти и что делать. И такие люди бывают.
Как видим, Азеф продолжал балансировать между террористами и охранкой. Но тут для него начались тяжелые времена. Неприятности подкрались с другой стороны…
«С последующим разоблачением»
Вернемся немного назад по шкале времени. Я уже упоминал, что Азеф являлся в партии социалистов — революционеров культовой фигурой. Это был символ, на который равнялись. Правда, не все — попытки разоблачить Азефа начались еще в 1904 году…
Первым на Азефа «наехал» — вы будете смеяться, — восторженный идеалист, Н. Крестьяников. Произошло это так. Азеф вел революционные студенческие кружки. Дело понятное — в этой среде он вербовал террористов. В одном из кружков он и приметил Крестья- никова. Тот был красивым парнем, и Азеф, который к тому моменту начал охоту на Плеве, предложил Крестьяникову соблазнить горничную одной из любовниц Плеве, чтобы отслеживать его передвижения. Крестьяникова это повергло в шок. Он-то считал революционеров этакими благородными рыцарями без страха и упрека — а у них, оказывается, практикуются такие некрасивые методы.
И это бы ладно — но в том студенческом кружке имелся агент охранки. Вот что пишет сам Крестьяников.
«Он, Павлов, служил в охранном отделении и получал пятнадцать рублей в месяц, обязанности его были несложные: принимать раз в неделю в кружке партийных интеллигентов, "высасывать" из них все что можно и полученный материал и литературу передавать в отделение».
Так вот, этот Павлов с чего-то проникся добротой к Крестьяникову. Возможно, просто по человечески пожалел дурачка, летящего, как мотылек на огонь. А по другим сведениям, Павлов повздорил с начальством, которое не хотело повышать ему зарплату… Но это не важно. Главное: Павлов мало того что сказал Крестьяникову, что тот в охранке уже «срисован», но поведал и о подпольном складе революционеров, который создал агент охранки. Из сказанного получалось, что это Азеф.
Другой, может, и не обратил бы на эту информацию внимания. В революционной среде всегда ходило много слухов про стукачей, так что на них особого внимания не обращали. Но для Крестьяни- кова всё было ясно. По его понятиям, настоящий революционер не мог предложить такой подлой вещи, как соблазнить девушку. А вот агент охранки — от этих можно чего угодно ожидать.
Крестьяников пересекся с другим эсером, А. Пешехоновым. Тому руководитель БО просто не нравился. Как он писал:
«Азеф вызывал во мне чувство внутреннего отталкивания, близкого к физическому отвращению и какого-то инстинктивного недоверия».
Так бывает: у человека оказалось развито «шестое чувство» — он чувствовал подонка.
Пешехонов и Крестьяников попытались обратиться к товарищам по партии, да только ничего из этого не вышло. От них сперва попросту отмахивались, потом, в конце концов, создали партийную комиссию по этому делу. Но Азеф по «весовой категории» на два порядка превосходил обвинителей, до к тому же Крестьяников от всех свалившихся проблем выглядел слегка больным на голову. Так что Азеф в результате этой истории даже выиграл. Именно оттуда пошла версия, которая потом будет выдвигаться даже после разоблачения руководителя БО — дескать, Охранное отделение стремится опорочить видного революционера, подкидывая на него компромат.
Вторая серьезная проблема у Азефа случилась в 1906 году.
«На этот раз удар был нанесен со стороны очень осведомленного лица в ДП. 8 сентября по новому стилю к члену петербургского комитета партии социалистов — революционеров Е. Ростокскому пришла неизвестная дама под густой вуалью. Передала ему запечатанный конверт и, не сказав ни слова, ушла. Содержание письма вызвало шок в партии:
"Товарищи! Партии грозит погром.
Вас предают два серьезных шпиона. Один из них бывший
(Л. Прайсман)
Автором письма был работник Петербургского охранного отделения Леонид Меньшиков. Он начинал как революционер, потом Зубатов завербовал его в охранку, а затем товарища вновь понесло на старое. Почему? В общем, понятно. Какие были аргументы у Зубатова, когда он вербовал себе сотрудников? Дескать, ваша революционная деятельность бессмысленна, монархическая идея лучше. А что получалось? Зубатов сидел в ссылке, монархическая идея показала себя с такой отвратительной стороны, что дальше некуда, а революция — вот она! Так что люди делали выводы.
Из письма было понятно, на кого указывал обвинитель. Один из них — Николай Татаров, очень авторитетный человек среди революционеров. Он являлся одним из создателей социал — демократической организации «Рабочее знамя», после ареста выдержал 22–дневную голодовку, был отправлен в ссылку — и вот там сломался.
Тут стоит отвлечься и поговорить о ссыпке, о которой речь как- то не заходила. Если сравнить с Колымой сталинских времен, это не такое уж страшное наказание. Людей высылали в глухие деревни, назначая им неплохие дня тех мест «кормовые деньги». Но, как писал один из революционеров, «самое страшное в ссылке — тоска». Оно понятно. Революционеры, которые привыкли, говоря современным языком, «жить на адреналине», бурной жизнью, оказывались совершенно в иной ситуации. Не все были такими железными парнями, как Ленин, который в ссылке писал свои работы, или Сталин, который в Туруханском крае спокойно «слился с местностью» и жил так, как жили окружавшие его люди, одновременно прикидывая, как убежать. Эти товарищи могли и не то пройти, их способна была остановить только пуля. А некоторые ломались.
Татаров оказался именно таким. Из ссылки он написал «куда надо», предложив охранке сотрудничество. Там письмо оценили, и срок Татарову был сокращен. В среде социалистов — револю- ционеров его приняли с большим почетом, и он тут же стал отрабатывать свои долги охранному отделению, причем делал это по принципу «нахальство — второе счастье». Так, к примеру, на встречах с малознакомыми эсерами спрашивал: а вы не подгоните мне динамит? Для социалистов — революционеров, которые привыкли к конспирации, это было диковато. Но по большому счету на подобные выверты как-то не обращали внимания — ну, чудит заслуженный революционер, с кем не бывает…
Однако вернемся к письму. Получив данное послание, члены ЦК бросились к Азефу. Он отреагировал совершенно спокойно:
«Какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский. "Т" — это Татаров, а "инженер Азиев" — это я. Моя фамилия — Азеф».
Далее получилось так, что партийцы занялись Татаровым, а про Азефа как-то забыли. Впрочем, он отлично направлял расследование в сторону от себя. Азеф изображал оскорбленную невинность: «Как, меня, который не жалеет жизни для партии, подозревать, порочить? Я этого не перенесу. Я пущу себе пулю в лоб».