1915 год. Апогей

Айрапетов Олег Рудольфович

С потерей Ново-Свенцян контакт Северного и Западного фронтов был нарушен. Узнав об этом, М. В. Алексеев дал телеграмму командующим фронтами генералам Н. В. Рузскому и А. Е. Эверту с приказанием немедленно выбить немцев из Ново-Свенцян, установить кавалерией связь между фронтами, поддержать конницу пехотой вплоть до прибытия двух корпусов, которые должны были сформировать новую 2-ю армию. А. Е. Эверт и Н. В. Рузский начали спор о том, кто должен был выделить войска для ликвидации прорыва. М. В. Алексеев не дал точных указаний, что позволило, например, Н. В. Рузскому отказаться делать это под предлогом того, что фронт А. Е. Эверта сильнее. Тем временем шесть пехотных германских дивизий вышли во фланг и тыл 10-й русской армии. За семь дней часть германской кавалерии проникла в русский тыл на глубину свыше 250 км. Эти темпы движения не были высокими: за исключением первых дней прорыва группа О. фон Гарнье двигалась в среднем со

скоростью 20 км в сутки, при этом перед ней практически не было русских войск, и это настораживало.

Тем временем русские войска активно проводили перегруппировку, проходя в среднем: пехота – 30 км, кавалерия – 60–70 км в сутки²⁶.

Части шли к железной дороге в сложнейших условиях. По пути встречались остатки разбитых обозов – результат действий конницы противника в наших тылах. Достоверной информации о том, что происходит, не было в корпусных, армейских и даже во фронтовом штабах²⁷. Особенно тяжелым стало отступление непосредственно от линии фронта. «Движение полка почти до самого Гродно, – вспоминал офицер 269-го пехотного Новоржевского полка, сократившегося за кампанию до двух неполных батальонов, – в течение двух недель прошло в сплошных боях, причем фланги были всегда открыты. Никаких соседних частей мы не знали. Порой казалось, что мы остались одни, оторвавшись от всей армии. После дневных боев приходили жуткие ночи. Люди нервничали в это время особенно сильно. Артиллерия и пулеметы противника нас расстреливали почти безнаказанно. Отвечать тем же мы не могли – снарядов и даже патронов у нас почти не имелось. Нужны были героические усилия, чтобы удержать на позиции солдат»²⁸.

«Вступление в бой первых корпусов 2-й армии (прибытие первых частей – 16 сентября) можно было ожидать к 19 сентября, – вспоминал командир 6-го Финляндского стрелкового полка А. А. Свечин. – А до этого времени тыл 10-й армии трещал по всем швам. Немецкая кавалерия прервала во многих местах железные дороги Вильна – Молодечно и Молодечно – Полоцк, нападала на обозы, высылала предприимчивые разъезды на несколько переходов вперед. Поезда на перегоне Солы – Сморгонь уже 15 сентября обстреливались артиллерией, и движение по железной дороге здесь прекратилось; к вечеру Солы и Сморгонь заняли немцы. Нужда в войсках для обороны железнодорожных станций, административных центров, сооружений и обозов была столь значительная, что 16 сентября начальник штаба Флуга полковник Семенов просил штаб 10-й армии выслать хотя бы роту на поддержку Ошмяны, чтобы двинуть что-нибудь на Журайны, занятые немцами, откуда последние пересекали почти все пути отхода обозов 10-й армии»²⁹.

Необходимо учесть, что линия железной дороги была перегружена скопившимися на ней поездами, и не только войсковыми, но и грузовыми, санитарными. На станции Войтяны находились эшелоны штаба 1-й армии, быстро перебросить войска к самой важной точке – станции Молодечно было невозможно. Кроме того, практически ни на одной станции из угрожаемого участка железной дороги не было гарнизонов. Даже штаб 1-й армии оказался без защиты. В этой обстановке 16 сентября командир 27-го корпуса распорядился высаживать на станциях по половине рот из проходивших поездов, а у Войтян высадить два батальона, сотню амурцев и два орудия³⁰. Это было сделано весьма своевременно. «Наша кавалерия вскоре прикоснулась к жизненно важной артерии русских, – вспоминал П. фон Гинденбург. – Если бы мы только могли прочно сжать ее, это означало бы смерть для главных русских армий. Противник осознал, какая катастрофа ему угрожает, и делал все для того, чтобы избежать ее. Каждый час, выигранный русскими, означал спасение для большего количества их частей, которые стремились тогда на восток»³¹.

3 (16) сентября 10-я армия Г фон Эйхгорна взяла Вильну, потеряв в боях под городом свыше 50 тыс. человек³². При отходе из города не было обычного смешения частей и неизбежной потери управления. «Вильну сдаем и уходим дальше, – записал накануне в свой дневник офицер гвардейской пехоты. – Полк медленно двигается по запруженным улицам. Все забито людьми, повозками, кухнями и бесконечными обозами. У моста пришлось остановиться и основательно подождать. Наконец перешли. Впереди скучная, серая дорога»³³. Отступление русских войск было крайне тяжелым – узкие дороги в лесах, дожди и непролазная грязь затрудняли движение. «По дороге шли длинной вереницей повозки обозов и полки, – записал в своем дневнике 5 (18) сентября младший унтер-офицер 6-го Финляндского полка, прикрывавшего отход русской армии, Штукатуров. – Трудно было двигаться в этом нескончаемом море людей и лошадей»³⁴.

17 сентября немцы после многочисленных атак

овладели станцией Молодечно. Таким образом, им удалось временно прервать движение по железнодорожной линии Минск – Смоленск. Если бы немцы взяли Минск и закрепились там, положение русского Западного фронта стало бы критическим. Он был бы отрезан от единственной своей коммуникации, железной дороги Минск – Барановичи, имея для отступления узкий проход в болотах Полесья. К вечеру немецкие части были выбиты из Молодечно, а железнодорожное сообщение восстановлено. В том, что дорога вообще продолжала действовать, велика была заслуга двух рот сибирских железнодорожных батальонов. Гражданские служащие разбегались при первых пушечных выстрелах³⁵. Подошедший к Молодечно 8 (21) сентября лейб-гвардии 2-й стрелковый Царскосельский полк застал там обычную для этого времени картину: «Разбитые повозки, разбросанные бумаги и другие признаки свидетельствовали о действии немецкой конницы среди наших тылов. Самое местечко Молодечно было совершенно сожжено»³⁶.

Прорыв германской кавалерии в русский тыл имел колоссальное значение. Русский фронт оказался под серьезной угрозой, в Ставке нервничали. М. В. Алексеев сохранял полное спокойствие³⁷. Он планировал организовать контрудар во фланг наступавшей немецкой пехоте двумя дивизиями, которые уже имелись в его распоряжении. Однако этих сил было явно недостаточно, но самое главное – 10-я русская армия имела подвижной запас боеприпасов всего на несколько дней, а при перехваченной немцами в тылу железной дороге быстро перебросить в армию боеприпасы не представлялось возможным. 17 сентября начальник штаба Ставки принял решение об отходе с Виленской дуги. В ночь с 17 на 18 сентября Западный фронт начал отступление, которое удалось провести внезапно³⁸. Ситуацию ухудшали беженцы, запрудившие дороги и обочины. «Путь к штабу корпуса, – вспоминал ехавший приблизительно в то же время от Минска в 4-ю армию генерал Ю. Н. Данилов, – остался мне памятен по обозам беженцев, кои длинными вереницами тянулись мне навстречу, направляясь в тыл»³⁹. Положение в русских тылах было тяжелым, тем не менее германскому командованию так и не удалось реализовать план окружения Виленской группировки.

Германская кавалерия по-прежнему хозяйствовала в русском тылу. Правда, от железной дороги она была отброшена со значительными потерями, и 6 (19) сентября по этой важнейшей линии уже удалось наладить безостановочное движение поездов⁴⁰. В этот день командующий 2-й армией генерал В. В. Смирнов по приказу Верховного главнокомандующего распорядился создать кавалерийскую группу в составе 1-го конного корпуса, 6-й и 13-й кавалерийских и Уральской казачьей дивизий под командованием генерала В. А. Орановского. Кавалерия должна была сконцентрироваться в районе Кривичи – Будслав к 3-11 (14–24) сентября и отбросить германскую конницу к западу от линии Придруйск – Поставы – Кобыльник⁴¹. Конечно, немногочисленная германская кавалерия не могла бы нанести такой ущерб русскому тылу, если бы В. А. Орановский действовал более энергично.

Войска были очень утомлены: о настроениях в пехоте можно судить по следующей дневниковой записи от 8 (21) сентября упоминаемого выше Штукатурова: «Пришлось в эти дни переносить и голод, и холод. Я лично смирился, но многие мои товарищи мечтали попасть в плен»⁴². Речь идет о 6-м Финляндском стрелковом – одном из лучших полков, славившемся своей дисциплиной. «6-й полк, – вспоминал полковой командир Штукатурова, – находился, несомненно, на самой границе паники; на границе, потому что весь командный состав полка делал отчаянные усилия, чтобы сохранить управление в своих руках, и в конечном счете, жертвуя требованиями тактики, справился с этой задачей. На глазах у нас было море рассеянных, одиночных людей, руководимых только своими инстинктами, и у всех офицеров 6-го полка была только одна мысль – о сомкнутости»⁴³.

Основной проблемой русских войск, сохранивших порядок и не растворившихся в толпах, в которые превращались утратившие эту сомкнутость части, был хронический недостаток боеприпасов. Насколько трагичной была обстановка, может продемонстрировать следующий факт. 16 сентября 4-я германская кавалерийская дивизия, выйдя на правый берег реки Ошмянка для поддержки своих частей, встретила там 39-й Томский пехотный полк. Русская пехота не имела патронов и вынуждена была драться только штыками. Эта слабость русских вызвала у немцев желание атаковать их в густом сомкнутом строю⁴⁴. Германский кавалерийский устав 1909 г. запрещал атаковать нерасстроенную пехоту иначе чем врасплох и требовал никогда не медлить с атакой, «принимая более выгодные формы строя»⁴⁵. Но соблазн был слишком велик.