1916. Война и Мир
Шрифт:
– Хотите использовать национализм? Науськать толпу на русских немцев? Что ж, заставить противника воевать против него самого – дело хорошее.
Ронге, ободрённый похвалой учителя, пояснил:
– Конечно, умный человек националистом никогда не станет. Но патриотов-идиотов на наш век хватит, а манипулировать идиотами одно удовольствие…
– Думаю, в России немцев просто ассимилируют. Например, предложат поменять фамилии, чтобы звучали на русский лад…
– Да, такое уже бывало. Поменять фамилии всё же проще, чем поменять командный состав… особенно в начале войны. Когда, по-вашему, она может начаться?
– Я
– Где вы остановились?
– В отеле «Кломзер». Телефонируйте!
Редль крепко пожал Ронге руку и вышел, оставив в кабинете висящий слоями сизый сигарный дым.
Предложение поужинать звучало соблазнительно. Полковник слыл тонким гурманом и славился щедростью. Только вот как выкроить время? Капитан вздохнул, уселся обратно за стол и снова направил в лицо струю воздуха от вентилятора. Записку с русско-немецкой статистикой он отложил в сторону и вынул из ящика стола невзрачную папку.
Заняв место Редля, капитан Максимилиан Ронге продолжил развитие секретной службы. Он сумел добиться создания на почтамте австрийской столицы чёрного кабинета – иначе говоря, организовал почтовую цензуру. Раньше корреспонденцию перлюстрировали выборочно; теперь досматривали тотально, по выработанной капитаном системе. Конечно же, работу окутали строжайшей тайной. Цензоров уверили, что они ищут контрабанду. Об истинной цели – борьбе с вражескими разведками – знали только три человека во всей Австрии: сам Ронге, его начальник – глава Evidenzb"uro полковник Август Урбански фон Остромиц – и начальник цензурной службы.
Ронге пожалел, что не успел похвастать Редлю своими достижениями, пусть и в ущерб конспирации. Сейчас неподалёку от Мясного рынка, на венском почтамте в ожидании адресата по имени Никон Ницетас лежали три толстых конверта. Опись их содержимого, сделанную в чёрном кабинете, капитан Ронге хранил в невзрачной папке; туда же он аккуратно подшил сопроводительные документы, несколько справок и кое-какие свои соображения. Опытный нюх подсказывал: расследование обещает сенсацию.
Глава XI. Ялта, Ливадия. До первых выстрелов
Владимир Николаевич Коковцов был и министром финансов, и главой кабинета министров России. Ещё весной, традиционно отправляясь с семьёй на отдых к Чёрному морю, император сказал ему:
– Я просто задыхаюсь в этой атмосфере сплетен, выдумок и злобы. Да, я уезжаю, и притом очень скоро, и постараюсь вернуться как можно позже. Поведение Думы глубоко возмутительно, и в особенности отвратительна речь Гучкова по смете Священного Синода. Я буду очень рад, если моё неудовольствие дойдёт до этих господ, не всё же с ними раскланиваться и только улыбаться!
Тогда Коковцов уговорил государя не обострять отношения с Думой перед расставанием на несколько месяцев. Император нашёл в себе силы соблюсти дипломатию, но простился с депутатами крайне сдержанно. Дальше Владимир Николаевич выдержал
Государь привычно работал даже на летнем отдыхе. Секретаря у него не было – ни в Царском Селе, ни в Ливадии. Вошедшие бумаги он прочитывал сам и собственноручно накладывал не только резолюции, но даже государственные печати на конверты со своими письмами, а из-за рабочего стола не поднимался до тех пор, пока на нём лежал хоть один неизученный документ.
Николай Александрович принимал министра в кабинете, обставленном в стиле жакоб: русский классицизм и красное дерево с золочёными вставками были ему много милее, чем приёмная – уменьшенная, но всё равно внушительная копия зала «Совета пятисот» в венецианском Дворце Дожей.
– Можно считать, что турецкий пирог уже поделен, – говорил Коковцов. – Болгария рассчитывает на основную часть Македонии. В свою очередь, Сербия желает получить оставшуюся часть из рук вашего величества.
– То есть, пока болгары и сербы вслед за итальянцами добивают Османскую империю, Российская империя должна воевать с ещё двумя – Австрией и Германией. Так надо понимать?
– Совершенно верно. Они предполагают, что мы со своими союзниками сокрушим немцев даже скорее, чем Балканский союз разделается с турками. А после победы ваше величество станет третейским судьёй для всей Европы с решающим словом при определении новых границ.
– Новых границ… – повторил император. – Насколько я понимаю, господа в Думе поддерживают наших друзей на Балканах?
– Целиком поддерживают, ваше величество.
– И какой им видится Европа в новых границах?
– Они считают, что Константинополь должен быть присоединён к России, – с готовностью отрапортовал Коковцов. – Таким образом мы, называясь де-факто наследниками Византийской империи, сможем стать Византией де-юре. Это политическая сторона дела. Стратегически необходимо овладеть проливами Босфор и Дарданеллы, хотя некоторые полагают, что достаточно и одного Босфора. Хорошей видится перспектива российского протектората над Балканами. Что касается Германии, то во избежание нового усиления надо разделить её на удельные княжества, числом около десяти…
Николай Александрович притворно изумился, вскинув брови:
– И только-то?! Остался сущий пустяк: заручиться согласием самой Германии да ещё Австрии. И для порядка Англию с Францией спросить: они всё же наши союзники! Но кто же осмелится нам возразить? Завтра же византийская Россия займёт пол-Европы и воцарится на Балканах, Адриатике и Чёрном море, а остальные страны станут жить по команде из Петербурга… Право, чудесно!
В сарказме император выплеснул накопившееся раздражение. У него порой складывалось впечатление, что министры и депутаты Государственной думы не в своём уме. Страна медленно приходит в чувство после позора войны с Японией и революции девятьсот пятого года. Армию предстоит перестраивать ещё несколько лет, промышленность – в сравнении с европейской – едва поднимает голову, а эти… С раздутыми щеками произносят пафосные речи о народе-богоносце – притом готовы сей же час принести в жертву многие миллионы жизней этого народа.