1917. Разложение армии

Гончаров Владислав Львович

Подробности передачи этой телефонограммы я не знаю, кем она была оглашена, я не помню, но, кажется, что Раскольниковым. Ввиду получения означенной телефонограммы на означенном заседании почти что единогласно решено было принять участие в мирной демонстрации с целью показать Советам рабочих и солдатских депутатов, что Кронштадт стоит также за переход власти в их руки и готов их поддержать своими штыками и пушками. Здесь же была избрана комиссия, на обязанности коей лежала организация этого выступления, а именно: подготовка перевозочных средств, посадки и высадки людей и заявление о лозунгах Кронштадта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. В число руководителей этой демонстрации вошел и я. На моей обязанности лежала посадка и высадка принимавших участие в демонстрации, для чего я занялся подсчетом прибывших товарищей; всего, насколько я помню, было около 10 000 человек солдат, матросов и рабочих, из коих половина была невооруженных

вследствие недостатка для них оружия, у некоторых же было оружие, но не было патронов. Выступление с оружием в руках решено было потому, что опыт прежних демонстраций показал, что к выступлениям рабочих и солдат вообще, не кронштадтцев в частности, так называемая «буржуазная» часть общества относится крайне враждебно и агрессивно, а потому в целях самозащиты было взято оружие.

По прибытии в Петроград демонстранты вместе с петроградскими рабочими и солдатами отправились к Таврическому дворцу, остановились по дороге у дома Кшесинской, где к собравшимся после долгих настояний с моей стороны обратился с речью тов. Ленин. Содержания его речи я не слышал, так как находился внутри дома Кшесинской. Я настаивал на выступлении Ленина исключительно по просьбе кронштадтцев, пожелавших видеть Ленина, которого они долго и напрасно ждали в Кронштадте. От дворца Кшесинской демонстранты по Марсову полю, Невскому и Литейному направились к Таврическому дворцу с целью заявить свои лозунги Центральному Исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. Я же остался во дворце Кшесинской по личным своим делам, а также чтобы переговорить по телефону с Кронштадтским Исполнительным комитетом о доставке продовольствия для демонстрантов.

После этого я в трамвае последовал в Таврический дворец. Когда я проезжал по Литейному проспекту, из какого-то дома по этой же улице раздались выстрелы в проходивших демонстрантов; произошла паника, люди начали разбегаться, я побежал к месту стрельбы и стал призывать товарищей к выдержке и спокойствию. Собрав из числа разбежавшихся около тысячи человек, я двинулся с ними к Таврическому дворцу, там мы спросили демонстрантов, желают ли они ехать обратно в Кронштадт; это я предложил ввиду того, что пришел к заключению, что демонстрация не удалась. Кронштадтцы ответили отказом, и я тогда, чтобы не повторилась провокационная стрельба, вместе с Ярчуком и Раскольниковым разместил малыми группами демонстрантов по отдельным казармам. 5 июля я с Раскольниковым и Ярчуком объезжал демонстрантов, убеждая их быть спокойными и не выступать на улицу, обещая при этом озаботиться безопасным доставлением их в Кронштадт.

После этого Центральным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов было предъявлено кронштадтцам требование о сдаче оружия и предъявлении списка участников демонстрации. На передачу списков я и делегаты немедленно согласились, что же касается выдачи оружия, то мы, считая его оскорбительным для достоинства кронштадтцев, старались найти компромисс, но ввиду малого срока, предоставленного нам, мы пришли к определенному решению и удалились из Таврического дворца к кронштадтцам. 6 июля утром я призывал кронштадтцев, поместившихся в доме Кшесинской, к подчинению условиям Центрального Исполнительного комитета, считая столкновения солдат с солдатами же крайне нежелательным. Товарищи согласились не стрелять и ушли в Петропавловскую крепость. Я же в крепость не пошел, считая это лишней проволочкой времени. Узнав из газет, что Временным правительством подписан ордер о моем арестовании, я явился 14 июля во 2-й подрайон Выборгского комиссариата и, назвав себя, просил задержать меня, считая, что за все свои политические выступления я готов держать ответ перед судом.

Где и кем был выработан маршрут следования кронштадтцев, я точно не помню, лично я не принимал участия в выработке этого маршрута; после выступления 3–4 июля в Кронштадте больше не был и все время находился в Петрограде ввиду того, что мосты и пристани оберегались юнкерами, враждебно настроенными ко мне.

Предъявленное мне обвинение по 100 ст. Уг. ул. я считаю неправильным и незаконным, потому что эта статья карает за посягательство на верховную власть, предусмотренную основными законами, а 1-я ст. этих основных законов имеет в виду только монархическую неограниченную власть. Больше ничего не имею добавить. Прочитано.

(подписал) Рошаль Тов. прокурора Н. Земель.

(Там же, том III, л. 109–113. Публикуется по: Большевизация Петроградского гарнизона… С. 219–222.)

№ 128. Из воспоминаний комиссара Северного фронта В.Б. Станкевича об антивоенных выступлениях в 5-й армии Северного фронта (июль 1917 года)

Уже в качестве комиссара Северного фронта мне пришлось быть свидетелем наступления под Двинском 10 июля. Сперва наступление было назначено на 5-е число, но восстание большевиков в Петрограде заставило отложить его, причем некоторые, наиболее надежные, части пришлось отправить на «внутренний фронт».

Наступление было вполне безнадежным.

Командующий армией генерал Данилов-«черный» [71] все время доказывал Ставке, что наступление не имеет никаких шансов. В разговоре со мной командующие корпусами и дивизиями откровенно заявляли, что они не видят никаких шансов на успех этого наступления, вызванного, по их мнению, исключительно «политическими» мотивами.

В день моего приезда весь штаб был полон самых неприятных известий об отказе частей и даже целых дивизий выступить на позиции. Однако к вечеру положение стало проясняться, и правдами или неправдами, но все участки, назначенные для наступления, были заняты, кроме одной дивизии, которая до вечера отказывалась выступить и чуть не расстреляла корпусного комиссара, убеждавшего ее исполнить приказ. Генерал Данилов решил принять крутые меры и двинуть против дивизии целый карательный отряд из всех трех родов оружия. Я участвовал в заседании, где вырабатывалась диспозиция окружения дивизии. Мне была отведена роль явиться к дивизии, когда она будет окружена, и дать ей ультимативный приказ идти на позиции, если она не хочет быть истребленной своими войсками. Отряд для окружения был под командой генерала Грекова.

71

Прозванный так для отличия от начальника снабжения Западного фронта генерала Н.А. Данилова-«рыжего». (Прим. ред.)

Поехали в корпус около станции Калькуны. Уже во время ужина стали поступать утешительные сведения, что два полка дивизии подчинились и выступили. Остался один упорствующий полк. Часов около 12 ночи совместно со штабом карательного отряда мы двинулись к расположению непокорного полка. Однако весь отряд пришел в чрезвычайное расстройство, и до утра генерал Греков не мог установить связи ни с одной назначенной в его распоряжение частью. К рассвету, убедившись, что нет никаких надежд найти заблудившиеся в лесу части отряда, я оставил генерала Грекова в железнодорожной будке и отправился сам к оврагу, где находился бунтующий полк. Меня там встретили начальник дивизии и несколько штабных. Я сказал, что хочу переговорить с бунтующими. Солдаты, сидевшие унылыми, неподвижными, сонными группами, встали и столпились около того места, где я стоял. Я отказался говорить с ними, пока они не встанут в строй. Они – правда, неуклюже и неловко – встали рядами. Я обратился к ним с короткой речью, говоря, что не собираюсь ни просить, ни уговаривать, ни приказывать даже, а только предупреждаю, что если они не двинутся немедленно на позицию, то будут уничтожены. С вечера они могли пройти безопасно, теперь же придется идти засветло по открытому месту, но все же они должны идти.

Я не знаю, что я делал бы, если бы солдаты отказались подчиниться. Но, к моему искреннему удовлетворению, солдаты, даже не совещаясь и не колеблясь, разобрали котомки и винтовки и пошли на позицию. Вероятно, они знали о приближении отряда и, по уверенному тону моих слов, заключили, что отряд уже подошел.

Аресты отдельных большевиков не разрешали, однако, вопроса. «Преступность» носилась в воздухе, ее контуры не были отчетливы, потому что ею была заражена вся масса.

Преобладающим типом преступности были массовые преступления, когда целые роты, батальоны, полки и даже дивизии отказывались исполнять приказ – чаще всего о выступлении на позиции. В таких случаях, если убеждения не помогали, приходилось окружать части и расформировывать их. Впервые такое расформирование было применено на Румынском фронте, потом широко применялось Савинковым и его помощниками, Ходоровым и другими комиссарами. Разоруженные солдаты арестовывались и отводились в тыл. Сперва такое наказание, при неопределенности судьбы арестованных, производило хорошее впечатление. Но когда выяснилось и стало общеизвестным, что арестованные мирно содержатся в тылу, ничего не делая, причем их судьба более тревожит начальство, чем их самих, то расформирование само по себе стало скорее поощрением, чем наказанием. Я предложил Клембовскому организовать специальные «воспитательные» батальоны для этих солдат с очень суровым режимом и с переводом в лучшее положение по мере «исправления». Клембовский отнесся очень сочувственно, но сказал, что сам не может ввести их, так как его полномочия недостаточны для того, чтобы изменять правовое положение целых категорий солдат. Я послал тогда доклады в Петроград и Ставку. Из Ставки получил ответ, что Корнилов отнесся сочувственно к моей идее и соответствующий приказ вырабатывается. Но он не был издан до конца.

(Станкевич В.Б. Воспоминания, 1914–1919 / Станкевич В.Б. Воспоминания о Мартовской революции 1917 г. / Ю.В. Ломоносов. М.: РГГУ, 1994. С. 85–86, 100. Публикуется по: Антивоенные выступления… С. 181–183.)

№ 129. Военному министру докладная записка по Главному управлению Генерального штаба от 11 июля 1917 года

Отдел: Мобилизационный

Отделение: 4-е